|
Хайдеггер, по преимуществу, стоит на позициях именно ньютоновского понимания пространства, то есть как некоего всеобщего «вместилища» физических тел, которое способно существовать даже в том случае, если вдруг исчезают все тела. «Скульптурные образы,— пишет он,— суть тела. Их масса, состоящая из разнообразных материалов, многосложно оформлена. Формотворчество совершатся путем ограничения как от- и разграничивания. В игру при этом вступает пространство. Оно заполняется скульптурным образом, запечатляется как закрытый, прорванный и пустой объем. Обстоятельства известные и тем не менее загадочные». <…> «Пока мы не видим собственное существо пространства, речь о каком-то художественном пространстве тоже остается туманной. Способ, каким художественное произведение пронизано пространством, теряется при первом приближении в неопределенности».[13] Это видно также и из того, что основу его суждений составляет интуитивное (идущее от анализа языка) представление о просторе и его заполнении, «впускании»: «Попробуем прислушаться к языку. О чем он говорит в слове «пространство»? В этом слове говорит простирание. Оно значит: нечто просторное, свободное от преград. Простор несет с собой свободу… <…> Снова язык способен дать нам намек. В глаголе «пустить» звучит впускание, в первоначальном смысле сосредоточенного собирания, царящего в месте. Пустой стакан значит: собранный в своей высвобожденности и способный впустить в себя содержимое». Однако пространство, понятое как подлежащий заполнению материалом художественного произведения пустой объем, будучи принципиально ненаблюдаемым, в принципе же невозможно отобразить никакими художественными средствами. Впрочем, даже если забыть об этом противоречии, перед которым оказался вынужденным отступить Ньютон, то как быть с тем пространством, которое остается вне рамок художественного произведения, и тем не менее предстает имманентной частью внутреннего содержания художественного образа? Выходящее за физические границы артефакта пространство нередко является составной частью авторского замысла и отчетливо прочитывается зрителем. Поэтому, продолжая начатое Хайдеггером обращение к слову, уместно привести в качестве примера известное российской словесности. Это и пушкинское о незаполненном ничем «вместилище», «просторе»: Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта? И то, к которому устами Магдалины обращается Пастернак: Слишком многим руки для объятья Ты раскинешь по концам креста. Для кого на свете столько шири, — 6 —
|