Проза

Сокращение ОБЭРИУ было составлено из следующих элементов: ОБ — объединение, ЭР — реальное, И — искусство. У — не являлось словопредставителем и вносило в аббревиатуру игровой и даже пародийный характер. Смысл игры — в нарушении принятой логики сокращений. “У“ приставлено просто так, смеха ради, по веселой детской присказке: потому, что кончается на “У“.

Понятно, что ключевым в этом названии является слово РЕАЛЬНОЕ. Обэриуты — так называли участников новой группы — утверждали, что искусство реально, как сама жизнь. Оно ничего не отражает. Не первично и не вторично. Оно само по себе. Живет, как и действительность, по собственным законам. Имеет свою, предметно ощутимую специфику.

Обэриуты не открывали Америку в своих теоретических выступлениях. Молодые поэты и прозаики были вторым поколением авангарда в русской культуре. Многие идеи им достались как бы по наследству. О самодвижении слова, о слове вне быта и пользы заявляли в манифестах футуристы. Бунтарям-литераторам вторили живописцы, в частности К. Малевич, утверждавшие, что беспредметное искусство — это и есть современный реализм. Литературоведы, примыкавшие к авангардному движению, писали об имманентном развитии художественных текстов, о двух различных словесных рядах: поэтическом и практическом, которые тем выразительнее, чем последовательней осуществляют свои функции.

Обэриуты отстаивали право художника на условную логику искусства. Ока у обэриутов необычна, странна.

“Может быть, вы будете утверждать, — заявлялось в Декларации — что наши сюжеты “не-реальны“ и “не-логичны“? А кто сказал, что “житейская“ логика обязательна для искусства? Мы поражаемся красотой нарисованной женщины, несмотря на то, что, вопреки анатомической логике, художник вывернул лопатку своей героине и отвел ее в сторону. У искусства своя логика, она не разрушает предмет, но помогает его познать“.[1]

Особенностью этой логики были фантастичность действия и персонажей, условность пространства, походившего на сценическую площадку, да и время развивалось сценически: то двигалось рывками, то скручивалось жгутом.

Аналог такой логики — в сновидениях, волшебных сказках, в гоголевской фантасмагории “петербургских повестей“, а если ближе — в футуристических драмах.

На вечере обэриутов в январе 1928 года была поставлена одноактная пьеса Хармса “Елизавета Бам“, прозвучавшая как художественный манифест группы.

В сохранившемся режиссерском варианте пьесы она поделена на девятнадцать “кусков“. Каждый эпизод (“кусок“) требовал от актеров определенной манеры исполнения. Он или пародировал утвердившиеся театральные штампы, или же демонстрировал перед зрителем предысторию ОБЭРИУ: рассказывал о “заумном“ периоде, “чинарстве“, о невоплощенном спектакле “Моя мама вся в часах“, который за два года до “Елизаветы Бам“ собирались поставить будущие обэриуты.