Проза

В повести можно рассмотреть отдельные “случаи“, рассыпанные по тексту: рассказ о чудотворце, истории с покойниками, сон о глиняном приятеле. Но “случаи“ соединены новыми отношениями. Они стали частью психологической ткани повести, приняли участие в циркуляции ее идей, то усиливая, а то и дополняя их.

Эпиграф к повести взят из романа Гамсуна “Мистерии“ — “…И между ними происходит следующий разговор“. Эпиграф выполняет роль указателя. Обращает наше внимание на “разговоры“ в повести. А их с участием рассказчика — два. Разговор с приятной дамочкой, а затем — с Сакердоном Михайловичем.

Каково содержание этих разговоров, о чем они? В первом миловидная непосредственная собеседница героя признается в своей вере в Бога. Во втором — осторожный, недоверчивый, многоумный Сакердон Михайлович уклоняется от ответа на прямой вопрос рассказчика о своем отношении к Богу. Похоже, что и в бессмертие, и в Бога он не верит.

Между этими основными сюжетными узлами бьется живым маятником герой повести. Мечутся его мысли о возможности чуда и ненужности чуда. Безусловно, и раньше, до встречи со старухой, которая носит с собой часы без стрелок — сюрреалистический знак судьбы, — герой задумывался о месте чуда в современности. Иначе бы он не взялся писать рассказ о чудотворце, отказавшемся от чудесного.

Метания героя, его броски от “да“ к “нет“ усилены, акцентированы метаморфозами, происходящими со старухой — антигероем. Она пришла умирать в комнату рассказчика: то она живая, то — мертвая. О ней можно сказать и так: мертво-живая. Старуха — это зло и это судьба. Может, смириться с судьбой? — таково основное тяготение в повести. Окончательного решения рассказчик не принимает. Он похож на утопающего. Отчаянные попытки всплыть, удержаться на воде обессилили тело и не принесли спасения. С парализованным сознанием он последние минуты еще держит голову над водой.

Принять бесчеловечное НИЧТО, пасть на колени перед злом — все более склоняется рассказчик к этому решению. Не противиться злу, как учили этому ранние христиане и современные буддисты, — упоминание о Буддийском храме в конце повести не случайно. Оно вливается в общую тему судьбы — наказания неизвестно за что, — проходящую через всю книгу.

Отчаянные ритмы повести создаются не только бросками от веры к отчаянию. Переходы от живой жизни к мертвому телу также образуют ритмическую сеть повествования. Контрастом симпатичной дамочке — мертвое тело старухи — вот его ритмика. Живому Сакердону Михайловичу противопоставлен глиняный, безжизненный Сакердон Михайлович. И таких контрастов — ритмообразующих — в повести немало.