|
Мы, на примере истории большевизма, слишком хорошо знаем, что выходящая из подполья культура и идеология, сросшись с властью, очень быстро становятся агрессивными и циничными. Этот неистребимый синдром или генотип подполья, выходя наружу, пышно расцветает, становится фенотипом. Кстати, чертами агрессивности, цинизма, “немотствующей совести” обладала и теневая экономика, которая также не была вовсе деидеологизирована. Сейчас можно только гадать, чем чревата “смычка” теневых в недавнем прошлом культуры и идеологии с экономикой. Заметим, что диссидентство как раз было в основном открытым. В этой начавшейся уже смычке не последнюю скрипку играют преступные как по своему архетипу, так и по образу жизни сохранившиеся адепты официальной коммунистической идеологии. Эти деятели, хотелось бы надеяться, последние представители “самозванцев мысли” и “торговцев смыслом жизни”, разыгрывая в последние десятилетия свои примитивные “идеологаммы”, не очень заблуждались относительно их действенности и влияния на общественное сознание. Они спокойно взирали на вызревание социально близких им идеологических конструкций, лишь бы они не напоминали демократические. Идеологи как будто бы знали закон “инаконемыслия”, который в одной из лекций в 1988 г. сформулировал М. К. Мамардашвили. Согласно этому закону “всякая идеология стремится в своем систематическом развитии к такой точке, где эффективность измеряется не тем, насколько верят в идеологию люди и сколь много таких людей, а тем, чего она не дает подумать и не дает сказать” (22. С. 62). В итоге у практиков и теоретиков образования сегодня имеется действительно богатый выбор для удовлетворения своей тоски по идеологии. С этой точки зрения, вовсе не такой уж глупой, хотя и вполне советской, была попытка припавших на короткое время к власти демократов, наивно решивших, что в стране мгновенно образовался идеологический вакуум, заказать обществоведам, в их числе и недавним научным коммунистам, разработку новых общечеловеческих ценностей (не более, но и не менее того) для посттоталитарного общества. Естественно, за недорогую плату и за счет налогоплательщиков. Кажется, заказчики и исполнители не сошлись в цене. И слава Богу, поскольку самое страшное — это создание новой единой идеологической системы. “А там, где есть система, там смерть... Ибо есть закон (и XX век подтверждает это), согласно которому всякая идеология неизменно стремится к тотальности” (22. С. 61). Возможно, интуитивное ощущение опасности сложившейся в стране ситуации побуждало власти к быстрым и разнообразным реформам. Раз быстрые, значит головные, недостаточно прочувствованные и отрефлексированные. Это тоже советский архетип. Новые реформаторы, как и их советские предшественники, выдумывали и осуществляли реформы так, как будто они предназначены не для родной страны и своего народа, а для колонии, как заметил еще Г. И. Челпанов по поводу первой реформы школы. Это то, что называется “решение без проблем”. Есть воля к принятию решений, воля к власти и нет привычки к мышлению, к решению проблем, к “деланию” случайно принятых разумных решений: главное прокукарекать, а там хоть не рассветай. Слишком сильна еще большевистская экспериментаторская жилка у реформаторов. Еще в 1918 г. Игорь Северянин писал: — 7 —
|