|
Реальность показала, что эти предупреждения оправдались в значительной степени, но все же не абсолютно. За время моего короткого пребывания в России я встречался не только с литературными бюрократами и преданными партии балетными танцорами, но и с подлинно талантливыми писателями, музыкантами и режиссерами, среди которых 6 выделяю двух великих поэтов. Первый - это Борис Леонидович Пастернак, о встрече с которым я давно мечтал и перед чьей прозой и стихами благоговел. Не знаю, решился бы я искать знакомства с ним, не имея к этому удобного повода. Но к счастью, я знал его сестер, живущих (и по сей день) в Оксфорде. Они попросили меня передать брату пару сапог. Как я был благодарен этим сапогам! Почти сразу по прибытии в Москву я отправился в британское посольство - на обед, устроенный в честь годовщины русскоязычного издания "Британского союзника". Туда было приглашено и несколько русских писателей. Почетным гостем был Дж.Б.Пристли, пользующийся популярностью в официальных советских кругах. Его книги переводились на русский, и насколько я могу вспомнить, две его пьесы исполнялись тогда в московских театрах. Однако в тот вечер Пристли был явно не в настроении: он устал от бесконечных поездок на заводы и в колхозы, от излишне торжественных и тенденциозных приемов. Вдобавок выплата его гонораров задерживалась, разговоры через переводчика были утомительными и натянутыми. Утомленный писатель мечтал лишь об одном: лечь в постель. Все это шепотом сообщил мне переводчик Пристли, он же гид британского посольства; он вызвался отвезти почетного гостя в отель и попросил меня по возможности замять неловкость, вызванную этим неожиданным отъездом. Я с готовностью согласился, и вот я уже сижу между знаменитым режиссером Таировым и не менее известным литературоведом, критиком, переводчиком и талантливым детским поэтом Корнеем Чуковским. А напротив меня - самый известный советский кинорежиссер Сергей Эйзенштейн. Последний выглядел грустным и озабоченным, и как я узнал позднее, для этого были причины. [3] Я вступил в разговор с Эйзенштейном, задав ему вопрос: какие годы своей жизни он считает самыми счастливыми. Тот ответил, что для него и многих других художников - это, несомненно, первый послереволюционный период. "Чудесное время, - сказал он с оттенком легкой грусти, - когда можно было творить свободно и беспрепятственно". Он с удовольствием вспомнил курьезный случай, имевший место в двадцатых годах: на прием в одном из московских театров в зал вдруг выпустили поросят, намазанных жиром, люди кричали, застыв на своих стульях, а поросята в свою очередь — 8 —
|