|
обожанию и поддержке молодежи. Публичные чтения стихов, поэтические вечера и собрания: все это, казалось, вернулось из времен предреволюционной России. Залы были полны зрителей, которые - это было новым явлением - иногда сами брали слово. Пастернак и Ахматова рассказывали мне, что если собственные сроки ускользали из их памяти, и наступала заминка, то десятки голосов из зала тут же подсказывали поэту забытые слова - часто из произведений, никогда официально не опубликованных ранее. Конечно, литераторы были глубоко тронуты всеобщим поклонением и находили в нем огромную поддержку. Они знали, что их положение уникально, и что их иностранные собратья по перу могли бы лишь позавидовать такой огромной любви и популярности. Я заметил, что многие русские искренне гордились собственным национальным характером - открытым, горячим и непосредственным - явно выигрывавшим перед сухой расчетливой и сдержанной ментальностью, предписываемой обычно Западу. В то же время они искренне верили в существование неисчерпаемой западной культуры, полной разнообразия и свободной творческой индивидуальности, которым не могло быть места на фоне монотонной серости советской действительности. Исходя из моих собственных наблюдений, смею утверждать, что тридцать лет назад такое мнение было повсеместным. Борьба с неграмотностью и издание произведений многих зарубежных писателей на национальных языках дали советским гражданам возможность познакомиться с шедеврами западной литературы. При этом они, на мой взгляд, воспринимали эти произведения особенно эмоционально и интенсивно, по-детски восхищаясь их героями, и 5 искренне сопереживая им. Гораздо более интересный и свежий подход, чем на Западе! В то же время, согласно многочисленным наблюдениям, большинство русских читателей было простодушно убеждено, что жизнь во Франции и Англии соответствует описаниям Бальзака и Диккенса. Русские часто видят в писателе кумира: такое мировоззрение утвердилось еще в девятнадцатом веке. Не берусь судить, как обстоит с этим сейчас - возможно, совсем иначе. Но могу свидетельствовать, что весной 1945 года очереди в книжных магазинах были гигантскими, интерес к литературе огромен, газеты "Правда" и "Известия" раскупались в считанные минуты. Я не знаю другого примера подобного интеллектуального голода. Жестокая цензура не допускала ни какой-либо эротической литературы, ни низкопробных триллеров, в общем, того рода книжек, которые заполняют полки европейских вокзальных киосков. Вероятно, поэтому русская публика была более — 6 —
|