|
Молчание толпы было внезапно прервано проходящим мимо Мишей Кандрором, одним из самых остроумных студентов, который ткнул пальцем в первую страницу и очень серьезно констатировал: «Это, значит, начало», а потом ткнул его в мое стихотворение и добавил: «А это, стало быть, конец». Многозначность – это мой любимый конек. Тут я очнулся от столбняка. Я кинулся искать моего друга редактора. Сначала он не понял причины моего волнения. Пришлось объяснять с цитатами (ну конечно, будет он забивать себе голову стихами, которые печатает в газете!). Тут он понял и пришел в сильное волнение. «Слушай!» – сказал он – «Сегодня же после занятий снимем эту чертову газету и уничтожим». Был уже вечер, когда мы подошли к стенду, и никого рядом не было. Но едва мы начали откреплять первую страницу, как к нашему ужасу из‑за стенда спокойно вышел наш сокурсник, умный и ядовитый человек (сделавший потом большую карьеру в медицинских издательствах), пользовавшийся среди студентов репутацией человека неясного и опасного. Казалось, он ждал нас. «Что это вы делаете, ребята?» – слегка заикаясь спросил он с непередаваемой интонацией – смесью удивления и издевки. «Газету, что ли, снимаете? Ее же только сегодня повесили!». Мы пробормотали что‑то невразумительное и ушли. Газету сняли без нас, назавтра. Но ничего не случилось. Спустя много месяцев я случайно узнал, что меня спас доцент Рохлин, мудрый старый еврей, член парткома института, преподававший нам, кажется, историю партии. История с газетой‑таки рассматривалась на парткоме всего института, и многие возмущались моими стихами. Замаячило мое отчисление из института. И тут на голубом глазу и совершенно хладнокровно Рохлин сказал: «Я прочитал стихи. Неплохо, между прочим, написано, и все факты соответствуют историческим. Да, во время Французской Революции был точно такой эпизод. В чем, собственно, проблема, объясните?». Так у нас в парткоме реализовался старый анекдот. Пожилой еврей во времена культа личности читает на стенде «Правду» и бормочет: «Старик окончательно спятил». Стоящий рядом сексот хватает его и тащит в КГБ. Там его строго спрашивают: «Вы это о ком сказали?» «Как о ком? Понятно, о Черчилле.» «О Черчилле?… Ладно, ступайте». Он идет к дверям, поворачивается и спрашивает «А вы о ком подумали?…» — 92 —
|