Наизнанку

Через десять лет, когда бабушка умирала, было что-то похожее. Но если тогда Колька успел только удивиться и заразиться их испугом, теперь он переживал.

Бабушка «отходила». И страх её, казалось, редел, таял, но дед уплотнял его, заботливо добавляя свой. И этот слой не пускал процесс мерного размывания, растворения, уплывания, всего того, что было бабушкой. «Отпусти» - шептал Колька, -«Дед, перестань!.. Ему хотелось схватить деда и трясти, разметать руками… этот их общий страх…, который бабушке теперь совсем уже был не нужен…

Когда бабушка разошлась совсем… осталось маленькое обуглившееся тельце… (почему Кольке оно напоминало обуглившуюся спичку, хотя было совсем белое? Может, остатки страхов оседают на тело, когда расходится всё остальное?) … Каждый из них успел ухватить себе по кусочку от неё «на память». В основном почти у всех, как и у Кольки, это были милые туманности нежности и заботы.

ГЛАВА 5. ШКОЛА

Учиться в школе было трудно. Почти невозможно.

Первый раз в первый класс было шоком. Болевым шоком. Толпа с неимоверно яркими хризантемами и гладиолусами, у которых весёлые их цвета покрывались трупными пятнами умирания. Дети, заполненные страхом, с кажущимися искусственными пятнами напускной радости и любопытства. Он обернулся на старшеклассников – мутная скука парней, тревожность девчонок с жалкими разводами интереса. Родители – какофония беспокойства и неестественно сиренево-малиновой гордости. Он боялся видеть маму и старался забиться куда-нибудь в толпе, как ни хотелось сейчас прижаться к родному. Он так и не помнит, не видел, что она чувствовала тогда. Учительница была усталой. И ещё - у неё был какой-то цвет, который потом он называл профессиональный. Колька так и не смог никогда его обозначить названием цвета. Это была какая-то плотная замесь спектра, стоящая стеной, обращённой к ученикам. Это было единственное, что смогло тогда привлечь его внимание и удержать от помешательства. Он стал разглядывать это и безропотно пошёл за этим в класс.

Ещё несколько лет этот профессионализм школьных учителей цеплял крепко его внимание. Некоторые даже пугались его пристальности. Одна умная училка как-то сказала его маме вместо отчётного анализа успеваемости и поведения: «меня поразили его глаза! Все смотрят – ну дети, как дети. А он так вцепился: «что за такая новая сволочь пришла?»».

Нет, плохо он о них не думал. Но и тепла эта их шкура/броня не вызывала, только интерес. Пока он не увидел в ней просто очень густой замес всего-всего, замес на страхе и усталости. У молодых учителей эта штуковина была тонкой, зато они только и заняты были, что её сооружением, как жуки-скарабеи катанием своего шара. У его любимой старой Светланы Ивановны стенка эта была - в метр, зато она за ней спокойно болела, уставала, радовалась, иногда как бы открывала окно… Зато на этой «стене» любой мог найти своё место присоединения и получить комфорт и даже подключку к витающим вокруг заботе, знанию.