Наизнанку

С отцом было куда сложнеё. Он тоже был родным и красивым (для Кольки, по крайней мере). Но он именно был сложным. Когда Колька приближался, он усложнялся ещё больше. Только вроде сын готов воспринять его нежность, как он словно шваброй отгоняет её чем-то слежало-чёрным на задворки (так что не дотянуться) и мешает зелёную задумчивую заботу чем-то серо-коричневым. Полученную странную массу, как Колька потом не без труда понял, называют ответственность. Отец был переполнен этой ответственностью со всех сторон, она мешалась с его мыслями и чувствами и лишь иногда через неё вдруг прорывались самые неожиданные и непредсказуемые желания (в основном касающиеся приобретения чего-то). Было видно, что она гнетёт и давит отца, и он часто прибегал к помощи телевизора, чтобы отогнать её. На мамины претензии к его бесконечным вечерним просмотрам всего-подряд, он неизменно говорил, что «ему нужна информация». Но Колька видел, как он тянет от экрана это самое «всё-подряд» похожее на бесконечный конвейер тюков утиля, и просто-таки прорубает в себе некую зону свободную от мутно-тяжёлой ответственности.

Потом позже был период, когда отца он вообще с трудом мог воспринимать, как нечто живое. Он как будто варился в старом обуглившемся чугунном котле. Вокруг которого витала яркая горячая сила, но почти непонятно было, как она подходит к его телу. Кольке нравилось быть рядом, купаться, греться, видеть, чувствовать эту силу, хотя даже смешиваясь с ним, она в него не проникала. Но он никак не мог понять, как эта сила и тепло соотносятся с Человекам внутри. Почти всегда, когда папа был дома, Колька старался приникнуть к его внешней сильной части. Но отец сразу или спустя 10-15 минут замечал его. И тогда от «обугленного» почти непрозрачного котла через редкие щели к Кольке бросались всполохи чёрно-сиреневого странного интереса, смешанного с раздражением и непонятной требовательностью. Колька шарахался, огрызаясь. Папа пугал, удивлял его и притягивал интересом. Это и было для него самым странным: что в ответ у Кольки появлялись всполохи того же цвета, они сливались с отцовскими, а потом на их месте оставались плотности обугленных корок.

У отца с матерью не было почти ничего общего. Когда они были физически рядом, то обычно отшатывались друг от друга, а если не успевали – ругались и мучались. Он-то знал, что они соединяются где-то на дальних рубежах. Знали ли они? Видимо да, а то что делали рядом столько лет. Было ли когда по-другому? Хотел бы он знать, но как это спросить, спрашивается?