|
Это, конечно, анекдот, но можно вспомнить и вполне реальную историю — знаменитую беседу Эдисона с Эйнштейном. Говорят, Эдисон однажды посетовал, что никак не может найти себе помощника. — А что он должен уметь? — спросил Эйнштейн. — Ничего не должен, я и сам все умею, а вот помнить ему необходимо многое. — Например? — заинтересовался Эйнштейн. — А вот, полюбуйтесь, — сказал Эдисон и протянул список. — Температура плавления олова, — прочитал Эйнштейн и почесал в затылке, — гм-м, надо посмотреть в справочнике по металловедению… — Длина моста через Гудзон, — читал он дальше, — это мы сможем найти в географическом справочнике. Эйнштейн перевел взгляд на Эдисона: — Не дожидаясь третьего вопроса, свою кандидатуру снимаю сам. Шутки шутками, но блестящая память, как мы видим, — это еще не все. Известно, что у самого творца теории относительности память была так себе, а о его рассеянности и вовсе ходило множество баек. Однако ведь не последний был физик… Синестезия — феномен совершенно иного рода, встречающийся много реже эйдетизма. С греческого этот термин можно перевести как «соощущение», или «слитное ощущение». Трехтомный словарь медицинских терминов определяет синестезию сухо и лаконично: это «возникновение при раздражении органа чувств наряду с адекватными каких-либо других ощущений (например, ощущение цвета при слушании музыки)». Зрение, слух, осязание, обоняние, вкус — все чувства у такого человека перемешаны, между ними нет никаких перегородок. Он видит звук и слышит цвет. Все пять анализаторов мертвой хваткой вцепляются в предмет и стремительно лепят из него целостный синкретичный образ. Синестетик разглядывает музыку как живописное полотно: один звук для него розовый, другой — синий, третий — удушливочерный, а четвертый — охряно-желтый и вдобавок слегка горчит. Природа этой загадочной врожденной аномалии до конца не ясна. Нейрофизиологи полагают, что дело заключается в особенностях архитектоники коры головного мозга. Если в случае эйдетизма можно думать о мощном развитии зрительных или слуховых зон мозговой коры, чем и объясняется феноменальная память на образы определенного ряда, то у синестетика, по всей вероятности, наблюдается избыток контактов между этими зонами. С другой стороны, все мы немного синестетики. Мы запросто говорим о теплых и холодных цветах, сочных или приглушенных красках и замечаем между прочим, что вон тот человек одет крикливо. Никого не удивишь выражением «вкусная живопись», а выражение «пронзительный свет» давнымдавно сделалось штампом. Если цвет вызывает у нас такую бездну ассоциаций, то почему бы и звукам не приобрести окраску? Хорошо известно, что многие композиторы видят музыку: о несомненной связи между музыка льными тона льностями и цветом писали Чюрлёнис и Скрябин, а РимскийКорсаков утверждал, что видит до мажор красным. Звуки речи тоже окрашены вполне определенным образом, и недаром едва ли не вся мировая поэзия держится на изысканной метафорике и изощренной звукописи. За примерами ходить далеко не придется. Можно вспомнить Осипа Мандельштама. — 11 —
|