|
Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве, И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове. Итак, мы приходим к выводу, что внутри звучащего слова спрятан его смысл, который обнаруживается довольно легко. Но зачислять всех в синестетики только на этом основании было бы неразумно. Обычному человеку нужно очень постараться, чтобы увидеть звук или услышать цвет. В большинстве случаев это все-таки метафора. А вот подлинный синестетик воспринимает звучание цвета не в переносном, а в самом прямом смысле слова. Звук определенной тональности вызывает у него острейшее физиологическое переживание и цвета, и запаха, и вкуса. К числу таких ярко выраженных синестетиков как раз и относился уже знакомый нам Ш. «Какой у вас желтый и рассыпчатый голос», — сказа л он однаж ды психологу Л. С. Выготскому. Любая музыкальная тональность обрастала у него бесчисленным количеством ассоциаций, которые и ассоциациями-то называть как-то неловко, поскольку они переживались с первозданной свежестью реальных объектов. Вот как об этом пишет в книге «Отпечаток перстня» С. М. Иванов: «Ш. дали послушать один тон — он увидел серебряную полосу, тон сделали повыше — серебряный стал коричневым, а во рту появилось ощущение кисло-сладкого борща. Один тон вызвал у него образ молнии, раскалывающей небо пополам, а от другого он вскрикнул — будто игла вонзилась в спину. Какие уж тут метафоры! Гласные были фигурами, согласные брызгами, а цифры то молочными пятнами, то башнями, то вращающимися отрезками. Все имело свою форму, свое звучание, свой цвет и вкус…» В своей «Маленькой книжке о большой памяти» А. Р. Лурия вспоминает, что однажды он, забыв, с кем имеет дело, спросил Ш., не запамятова л ли тот, как пройти к нему в институт. «Нет, что вы, — ответил Ш., — разве можно забыть? Ведь вот этот забор — он такой соленый на вкус и такой шершавый, и у него такой пронзительный звук…» Как-то раз он пожаловался Лурии, что ему сильно мешает шум, доносящийся из соседней комнаты. Шум превращался у него в брызги и клубы пара, и эта клокочущая взвесь заслоняла таблицу, которую он должен был заучить. Ш. обитал в удивительном мире, где значение слов почти целиком определялось их звучанием. Например, слово «самовар» устраивало его во всех отношениях. Самовар, объяснял он Лурии, это сплошной нестерпимый блеск, идущий, конечно же, не от самовара, а от буквы «с». Фонетическая оболочка в данном случае никак не противоречит реальному предмету. А вот фамилия домашнего врача Тигер немедленно вызвала у него внутренний протест. «Тигер, — говорил Ш., — это такая острая колючая палка, из-за е и р она втыкается вниз, а тут вдруг явился пышущий здоровьем румяный доктор». Неувязочка, однако… — 14 —
|