|
Арнольд. Да, но черпать радость из обмана — удовольствие не из благородных. Корнелий. Но намного благороднее, чем забавлять других или самому забавляться злословием или же убивать время за игрою в кости. Арнольд. Должен с тобою согласиться. Корнелий. Но есть еще один добрый плод. Арнольд. Какой? Корнелий. Если кто из особенно близких друзей склонится к такому же безумию, я уговорю его остаться дома. Так моряки, потерпевшие кораблекрушение, всегда напоминают об опасности тем, кто намерен пуститься в плавание. Арнольд. Ах, если бы ты и мне напомнил своевременно! Корнелий. Что я слышу, приятель? Разве сходная болезнь постигла и тебя? Разве ты тоже заразился этой хворью? Арнольд. Да, я побывал в Риме и в Компостелле[4]. Корнелий. Боже бессмертный, какое это для меня утешение, что тебе выпало разделить со мною мою глупость! Что же за Паллада внушила тебе такие мысли? Арнольд. Не Паллада, а сама Мория[5]. Ведь дома‑то у меня и жена, еще в самом расцвете лет, и дети, и домочадцы, и всё держится только на мне, все кормятся моими трудами ото дня ко дню. Корнелий. Должно быть, важная случилась причина, раз оторвала тебя от самых дорогих и близких людей. Расскажи, очень тебя прошу. Арнольд. Стыдно рассказывать. Корнелий. Только не передо мною: я‑то, как ты знаешь, одержим тем же недугом. Арнольд. Собралось нас несколько соседей. И вот, когда вино распалило души, кто‑то и говорит, что, дескать, надумал он поклониться святому Иакову, а еще кто‑то — что святому Петру[6]. Тотчас же остальные, один за другим, принялись клясться, что пойдут с ними вместе. Скоро оказалось, что идут все. Чтобы меня не сочли плохим собутыльником, пообещался и я. Потом, не откладывая, начали обсуждать, куда лучше идти — в Рим или в Компостеллу. Постановили: назавтра же, всем, в добрый час, отправиться и туда и сюда. Корнелий. Ох, уж и постановление! Его бы не на меди записывать, а на вине. Арнольд. И тут же пустили вкруговую громадную чашу, и каждый, в свой черед, осушал ее до дна и произносил нерушимый обет. Корнелий. Странное благочестие!… Но всем ли довелось вернуться благополучно? Арнольд. Всем, кроме троих. Один умер еще в день отбытия, поручивши нам поклониться за него Петру и Павлу. Другой скончался в Риме и велел передать поклон жене и детям. Третьего оставили во Флоренции — уже безнадежным. Я полагаю, он теперь на небесах. Корнелий. Такой был благочестивый? Арнольд. Что ты! Пустейший был человек. Корнелий. Откуда же такое предположение? Арнольд. А он доверху набил мешок самыми щедрыми индульгенциями. — 3 —
|