|
266 конституируется его собственная форма, не столько как покоящаяся структура, сколько как своеобразный способ структурирования. Здесь проявляется как корреляция «смысла» и «образа», так и конфликт между ними, глубоко укорененные в сущности символического, смыс-ло-образного выражения вообще. С одной стороны, уже низшее, наиболее примитивное мифологическое структурирование оказывается носителем смысла: ведь оно уже находится под знаком того изначального разделения, что вычленяет мир «священного» из мира «профан-ного» и разграничивает их. С другой стороны, даже высшая религиозная «истина» остается привязанной к чувственному наличному бытию — как бытию образов, так и бытию вещей. Ей постоянно приходится вновь и вновь погружаться в это наличное бытие — которое она, в соответствии со своей конечной «интеллигибельной» целью, стремится исторгнуть и отторгнуть, — поскольку только в нем она обретает свою форму выражения и тем самым конкретную действительность и действенность. Подобно тому как Платон говорит о понятиях, о мире теоретического познания, что разложение единого на множественное и схождение множественного в одно не имеет здесь ни начала, ни конца, но что оно всегда было, есть и будет «бессмертной и никогда не стареющей встречей» нашего мышления и речи, — так и взаимопроникновение и взаимооталкивание «смысла» и «образа» входит в число существенных условий религиозного. Если бы когда-нибудь место этого слияния и расхождения заняло чистое и полное равновесие, то тем самым было бы снято и внутреннее напряжение религии, на котором держится ее значение как «символической формы». Тем самым требование этого равновесия указывает на иную сферу. Лишь когда мы обратимся от мифологического мира образов и мира религиозного смысла к сфере искусства и художественного выражения, то столкновение, определяющее развитие религиозного сознания, окажется если и не снятым, то хотя бы в некотором смысле смягченным и умиротворенным. Ибо основную направленность эстетического характеризует именно то, что в нем образ, изображение остается признанным как таковое и чтобы выполнить свою функцию не должно отрекаться от себя и своего содержания. Миф всегда видит в образе одновременно часть субстанциальной действительности, самого вещного мира, наделенную теми же или более высокими силами, что и мир. Религиозное воззрение стремится от этого первого магического представления ко все более чистому одухотворению. И все-таки и оно обречено вновь и вновь оказываться в той точке, где вопрос о его смысловом и истинном содержании переходит в вопрос о действительности его предметов, где перед ним жестко и непреклонно возникает проблема «существования». Лишь эстетическое сознание действительно оставляет этот вопрос позади себя. Благодаря тому, что оно с самого начала предается чистому «наблюдению», разрабатывает форму созерцания в противовес всем формам воздействия, образы, которые порождаются этой деятельностью сознания, обретают чисто имманентную значимость. Они признают себя «кажимостью» в сопоставлении — 248 —
|