|
265 но отбросил всякую частность и случайность, он стал чистым выражением всеобщего порядка. В системе универсальной гармонии больше нет «чудес»: однако сама гармония вполне знаменует постоянное и универсальное чудо, вбирая в себя и «абсорбируя» тем самым все частные случаи чуда31. Духовное уже не вторгается в чувственное, чтобы оставить в нем отдельное отображение или аналог, в котором оно являет себя, — теперь совокупность чувственного является подлинным полем откровения духовного. «Toute la nature, — пишет Лейбниц Бос-сюэ, — est pleine de miracles, mais de miracles de raison»32·84*. Таким образом, здесь достигается новый и своеобразный синтез «символического» и «рационального». Смысл мира открывается нам только в том случае, если мы возвышаемся до такой точки зрения, с которой мы можем рассматривать все бытие и все события одновременно как рациональные и символические — как и сама логика Лейбница через посредство идеи «универсального алфавита» теснейшим образом связана с его представлением о символическом и пропитана этим представлением. Свое продолжение, систематическое развитие и обоснование это представление получило в философии религии Нового времени, благодаря Шлейермахеру. Его «Речи о религии» подходят к проблеме именно в том виде, какой был придан ей Лейбницем. И именно в силу этой идеальной, принадлежащей области истории идей связи, проработанная Шлейермахером религия «универсума» перерастает форму простого натуралистского «пантеизма». Понимать все частное как составляющую целого, все ограниченное как отображение бесконечного — вот что такое, согласно Шлейермахеру, религия. Однако пространство и масса еще не составляют мира и тем самым не являются материей религии — искать в них бесконечность — это ребячество. «Что в самом деле трогает религиозное чувство во внешнем мире, это не его массы, а его законы». И именно эти законы заключают в себе также подлинный, действительно религиозный смысл чуда. «Что же такое чудо! — скажите мне, в каком языке... оно значит нечто иное, нежели знак, знамение? И, стало быть, все эти выражения высказывают не что иное, как непосредственную связь явления с бесконечным, с универсумом; но разве это исключает такую же непосредственную связь с конечным и природой? Чудо — это лишь религиозное наименование для случая, события; всякое событие, даже самое естественное, становится чудом, если оно только подходит для того, чтобы религиозный взгляд на него стал господствующим»33. Здесь мы оказываемся на противоположном полюсе того представления, согласно которому символическое — это объективно реальное, непосредственно произведенное богом, мистерия34. Ведь религиозная значимость события зависит теперь не от его содержания, а только от его формы: не его свойства и непосредственное происхождение придают ему характер символа, а тот духовный аспект, в каком его рассматривают, его «соотнесенность» с универсумом, которую он обретает в религиозном чувстве и религиозной мысли. В маятниковом колебании, в осцилляции между этими полюсами и заключается то движение религиозного духа, где только и — 247 —
|