|
Боролся я с Богом своим, Бесконечная длилась ночь. Вдруг над грустью моей в небесах Благодатный вспыхнул рассвет. 6 августа Последнюю неделю я вновь провёл в Яунпилсе. Там только что состоялась конференция студентов-христиан, и мы с Эллой там были гостями. Дале докладывал о христианской радости, я изумлялся, что Дале стал столь конфессиональным. Радость мирская и христианская радость. Христианскую радость следует искать и в мирском – те ценности, которые Христос проповедовал. Это всё верно, и всё же – где граница? Моя душа воспарила, когда доцент Зицанс обмолвился, что религиозная радость одна, во всех религиях одна, быть может, отличается только оттенком. Знаю, что Дале внутренне полагает, что истинная радость – единственно христианская, и что буддист или суфий её никогда не смогут достичь. Но не один ли Бог у всех народов и во всех религиях? И разве все люди не братья – верующие и неверующие? И если один ещё в неведении, второй – прозревает, а третий уже достиг высоты сознания, позволительно ли нам смотреть на неведающего как на язычника? Где истинная, полная свобода? Отчего и в лучших людях её так мало? Грусть навеял на моё сердце ныне Румба, речь которого в Цесисе в минувшем году меня увлекла, в нём фанатическая мощь, но вместе с тем – узость. Он сказал: «Обоюдоострый меч полагаем меж верующими и неверующими». Где здесь Христова заповедь абсолютной любви? Где здесь идеи всечеловечности и совершенного братства? Где здесь смирение и самоотвержение? И всё же в дни этой конференции я испытал глубокие переживания. Я пытаюсь, отбросив логику, предстать свободным, простым и покорным перед тем Богом, который был единственным моим другом, и которому многие горячо молятся и почитают. Радуюсь, что Элла смогла многое пережить, прочувствовать и передумать. Знаю, она никогда не смогла бы сознанием примириться с этими людьми, но душой она к ним прикоснулась, ибо ощущала великую божественность в себе, в других и Космосе. Элла не способна ещё верить какому-то определённому мировоззрению в религии, в этом её затруднение, но, как знать, быть может, это позволит ей воспринимать религию человечнее; в моём сознании уже существует вполне определённая метафизическая картина мира. Но определённо знаю: для Эллы переход из театра к жизни оказался большой, большой ломкой, которую ей надо преодолеть, которая должна привести её опять к какой-то ясно осознанной цели. Она недавно мечтала стать сестрой милосердия. Думаю и я: может быть, так и лучше, что мы решаемся на это самоотречение, ибо мы ведь живём в наисерьёзнейшее время, возможно, накануне великих мировых духовных революций. И позволительно ли кому-то думать ещё о себе? Я предоставил выбор Элле. Но затем мы задумались: мы ведь друзья, которым надо в жизненных задачах помогать друг другу, формировать, возвышать. И, быть может, Элла обретёт какую-то иную работу, которая захватит всю её до конца, работу, которой она служила бы человечеству. Но разлучаться полностью на два года и затем, быть может, на неведомое время – не поступают ли так лишь пережившие трагедию люди? Много тяжкого было в этих думах. И последние их аккорды прозвучали в Ропажи. По дороге в Ригу мой друг сказала: «Нет, я тебя всё же не оставлю. Ведь у нас судьба общая, душа у нас одна». — 10 —
|