|
Попробуем разобраться в последней, довольно запутанной фразе. Почему, собственно, потаенные мыслительные структуры одновременно являются и формами общественного сознания, и социально-психологическими механизмами, не говоря уже о комплексах коллективных представлений, как это явствует из текста? Например, что такое формы общественного сознания? “По предмету отражения и социальным функциям различают такие формы О.С., как политическую, правовую, моральную, эстетическую, религиозную, научную и философскую.... Политическая форма О.С. складывается как совокупность взаимодействий на социально-психологическом и идеологическом уровнях всех основных субъектов политической жизни” [52, с.226–227]. Если ментальности являются формами общественного сознания, то они действительно наполнены определенным содержанием, и тогда мы вправе говорить о политической, правовой, моральной, эстетической, религиозной, научной и философской ментальностях. То есть формы наполняются конкретным содержанием. Ментальность так же, как сознание, обретает предметность, так же, как сознание, связывается с неким содержанием и тогда перестает быть просто способом мышления, каковым является, скажем, когнитивный стиль. Итак, с одной стороны, как мы предположили, ментальности как способы репрезентации “картины мира” наполняют менталитет содержанием, определяемым многогранностью человеческой деятельности, и в этом смысле можно говорить о политическом или любом ином менталитете в зависимости от поля взаимодействия социальных объектов (будь то политика, религия, этнос, нация или государство). С другой стороны, анналисты и их последователи пытались изучать ментальность отдельных социальных страт (как, например, Р.Мандру, давший подробный очерк социальной стратификации французского общества XVI–XVII ст.). По-видимому, речь идет о различиях менталитета представителей разных слоев общества: феодалов, крестьян, ремесленников, монашества и т.д. Следовательно, можно говорить и о менталитете, определяемом социальным статусом, принадлежностью к условной группе или субкультуре. И, конечно, интересной проблемой является соотношение, взаимопроникновение характерных для разных страт ментальностей и менталитета из “верхов” общества в “низы” и наоборот. Таким образом, мы видим, по крайней мере, два взаимопересекающихся уровня содержания менталитета, определяемого по разным основаниям. Но можно рассуждать и дальше. Как именно в эпоху мощных социальных сдвигов, которые произошли во многих странах в ХХ в., да и раньше были не редки, происходит смена ментальностей и менталитета (и происходит ли) внутри даже не разных социальных страт, а еще по каким-либо иным основаниям? Внутри любых традиционных социальных страт есть люди, которые движутся вместе с временем, событиями, веком. О.Мандельштам пишет: “Мне на плечи кидается век-волкодав”. Сколько было в нашей истории задушенных веком или людьми, которые шли в ногу, объединенные — чем? Может быть, скороменяющейся (чуть ли не скоропортящейся) ментальностью? По каким характеристикам определять общность этих людей, принявших революцию, режим или еще что-нибудь столь же новое? Может ли ментальность быть гибкой? Анналисты считали, что нет. Сдвиг ментальностей — это не ледоход по весне, и ментальность не адаптивна, а исконно присуща. Что ж, тогда в периоды социальных катаклизмов адаптивные общности существовали вопреки, вразрез и назло своей ментальности, что, впрочем, странно выглядит [1] . — 7 —
|