|
(Входит Станицын. Он одет щеголем. В правой руке у него шляпа, в левой корзинка, завернутая в бумагу. Лицо его изображает волнение. При виде Горского он внезапно останавливается и быстро краснеет. Горский идет к нему навстречу с самым ласковым видом и протянутыми руками.) Горский . Здравствуйте, Владимир Петрович! как я рад вас видеть… Станицын . И я… очень… Вы как… вы давно здесь? Горский . Со вчерашнего дня, Владимир Петрович! Станицын . Все здоровы? Горский . Все, решительно все, Владимир Петрович, начиная с Анны Васильевны и кончая собачкой, которую вы подарили Вере Николаевне… Ну, а вы как? Станицын . Я… Я слава богу… Где же они? Горский . В гостиной!.. в карты играют. Станицын . Так рано… а вы? Горский . А я здесь, как видите. Что это вы привезли? гостинец, наверное? Станицын . Да, Вера Николаевна намедни говорила… я послал в Москву за конфектами… Горский . В Москву? Станицын . Да, там лучше. А где Вера Николаевна? (Ставит шляпу и конфекты на стол.) Горский . Она, кажется, в гостиной… смотрит, как играют в преферанс. Станицын (боязливо заглядывая в гостиную). Кто это новое лицо? Горский . А вы не узнали? Мухин, Иван Павлыч. Станицын . Ах, да…(Переминается на месте.) Горский . Вы не хотите войти в гостиную?.. Вы словно в волнении, Владимир Петрович! Станицын . Нет, ничего… дорога, знаете, пыль… Ну, голова тоже… (В гостиной раздается взрыв общего смеха… Все кричат: «Без четырех, без четырех!» Вера говорит: «Поздравляю, monsieur Мухин!») Станицын (смеется и опять заглядывает в гостиную). Что это там… обремизился кто-то? Горский . Да что ж вы не войдете?.. Станицын . Сказать вам правду, Горский… мне бы хотелось поговорить несколько с Верой Николаевной. Горский . Наедине? Станицын (нерешительно). Да, только два слова. Мне бы хотелось… теперь… а то в течение дня… Вы сами знаете… Горский . Ну, что ж? Войдите да скажите ей… Да возьмите ваши конфекты… Станицын . И то правда. (Подходит к двери и всё не решается войти, как вдруг раздается голос Анны Васильевны: «C’est vous, Woldemar? Bonjour… Entrez donc…» [43]Он входит.) Горский (один). Я недоволен собой… Я начинаю скучать и злиться. Боже мой, боже мой! да что ж это во мне происходит такое? Отчего поднимается во мне желчь и приступает к горлу? отчего мне вдруг становится так неприятно-весело? отчего я готов, как школьник, накуролесить всем, всем на свете*, и самому себе между прочим? Если я не влюблен, что за охота мне дразнить и себя и других? Жениться? Нет, я не женюсь, что там ни говорите, особенно так, из-под ножа. А если так, неужели же я не могу пожертвовать своим самолюбием? Ну, восторжествует она, – ну, бог с ней. (Подходит к китайскому бильярду и начинает толкать шары.) Может быть, мне же лучше будет, если она выйдет замуж за… Ну, нет, это пустяки… Мне тогда не видать ее, как своих ушей… (Продолжая толкать шары.) Загадаю… Вот если я попаду… Фу, боже мой, что за ребячество! (Бросает кий, подходит к столу и берется за книгу.) Что это? русский роман… Вот как-с. Посмотрим, что говорит русский роман. (Раскрывает наудачу книгу и читает.) «И что же? не прошло пяти лет после брака, как уже пленительная, живая Мария превратилась в дебелую и крикливую Марью Богдановну… Куда девались все ее стремления, ее мечтания»… О господа авторы! какие вы дети! Вот вы о чем сокрушаетесь! Удивительно ли, что человек стареется, тяжелеет и глупеет? Но вот что жутко: мечтания и стремления остаются те же, глаза не успевают померкнуть, пушок со щеки еще не сойдет, а уж супруг не знает, куда деться… Да что! порядочного человека уже перед свадьбой лихорадка колотит… Вот они, кажется, сюда идут… Надо спасаться… Фу, боже мой! точно в «Женитьбе» Гоголя…* Но я по крайней мере не выпрыгну из окошка, а преспокойно выйду в сад через дверь… Честь и место, господин Станицын! — 49 —
|