|
Всё же я старался не спать и наблюдал за действиями Саши. На аэростатах он уже летал несколько раз и сделал большие успехи; в ближайшее время ему предстояло вылететь самостоятельно. При свете фонарика Фомин отмечал карандашом на карте последние пройденные нами ориентиры и соединял их с прежними. Постепенно на карте появлялась линия полёта аэростата. Каждые полчаса Саша раскрывал бортовой журнал и делал записи о скорости и направлении полёта, облачности, температуре воздуха, о количестве израсходованного балласта. Стало светать. Над нами всё ясней вырисовывались контуры оболочки. Теперь я мог хорошо рассмотреть нижнюю полусферу, к которой тянулись шестнадцать верёвочных строп, натянутых весом гондолы. Ночью они уходили в темноту, и казалось, что гондола сама по себе висит в пространстве. Прямо над головой темнело открытое отверстие аппендикса — короткого рукава, соединяющего оболочку с атмосферой. Из него опускались в гондолу снасти управления. Аэростат позолотили первые лучи солнца, а под нами ещё клубились ночные туманы. Погружённая в предутреннюю дремоту, земля виднелась, как сквозь лёгкую кисею, позволявшую различать лишь очертания ландшафта. Но вот солнце поднялось выше, и картина внизу, словно кем-то быстро раскрашиваемая, стала чудесно оживать: изумрудная зелень разлилась по лугам, показалась тёмная голубизна речек, в которых переливались яркие отблески восхода. Мы пролетали над Пензенской областью. Пора было готовиться к посадке. Фомин, потянув верёвку, идущую внутрь оболочки, на несколько секунд открыл установленный на её вершине клапан. Воздушный шар потерял от этого небольшую часть газа и стал снижаться. На дне гондолы лежал свёрнутый гайдроп — толстый и очень длинный канат. Мы стали его потихоньку “сдавать” — опускать за борт, пока он весь не повис в воздухе. Мне было приказано следить за концом гайдропа, который покачивался под нами на глубине 80 метров и казался тонким, как шпагат. Фомин отвязывал подвешенные к стропам приборы. Они уже не были нужны для управления, и их следовало предохранить от возможных при посадке ударов. Гайдроп коснулся земли, и я доложил об этом командиру. — Снять разрывную! — приказал он. Тут я должен рассказать об одной детали. После того как совершена посадка, водород в оболочке аэростата становится не только ненужным, но даже вредным. Воздушный шар имеет большую поверхность. Сравнительно слабый ветер способен подхватить его и волочить по земле. Тогда оболочке грозят повреждения, а экипажу — опасная “прогулка” в опрокинутой гондоле. Чтобы этого не произошло, в момент приземления необходимо как можно быстрей освободить оболочку от газа. Для этой цели служит разрывное устройство — большое отверстие в верхней части оболочки. Перед каждым полётом оно тщательно заклеивается, а при посадке разрывается аэронавтами с помощью прочной матерчатой ленты, опускающейся через аппендикс в гондолу. Случайное натяжение ленты и вскрытие “разрывного” в воздухе привело бы к аварии. Поэтому лента внутри оболочки имеет “слабину” — запас длины и закреплена на предохранительном карабине. — 10 —
|