|
«Атеизм – в традиционном понимании – мировоззренческая установка, альтернативная теизму, то есть, основанная на отрицании трансцендентного миру начала Бытия. Атеизм может подразделяться как религиозный индифферентизм (то есть отсутствие фокусировки на вопросах веры), религиозный скептицизм (то есть сомнение в определенных догматах вероучения), вольнодумство (то есть внеконфессиональная интерпретация символа веры), антиклерикализм (то есть позиция неприятия института Церкви). По форме проявления атеизм варьируется в предельно широком диапазоне - от моделей, исключающих Бога в качестве объяснительного принципа из картины мира (материализм) до смысложизненной позиции богоборчества (романтизм)». Костины раскопки в себе с использованием такого исторического персонажа, как Мартин Гуска, включают в себя, пожалуй, все позиции атеизма, исключая религиозный индифферентизм... Написание истории жизни Мартина стало воплощением желания принять эту противоречивую и отвергаемую ранее сторону своей личности, и создать противовес фигуре фарисея, которую Костя с ужасом открыл в себе сразу после событий в Университетской группе. Почему все-таки Мартин Гуска? Тут уместно сказать несколько слов о Костином отношении к реинкарнации. Конечно, после того, что произошло с группой на лекции о Хайдеггере, проще всего было бы занять позицию, что Мартин Гуска, возможно, одно из прошлых Костиных воплощений. Но Костя относился к столь упрощенным мыслям снисходительно. Считая себя прогрессивным философом (а тут еще и надвигающийся атеизм!), Костя не разделял расхожих представлений о переселении души. Его мысль тяготела к нелинейным моделям квантовой физики (тут прослеживается влияние Юры и Гриши) – моделям так называемых «запутанных состояний». Но о запутанных состояниях мы еще поговорим в конце главы... К атеистическим позициям Костю направил и вопрос Куренного о Бытии-к-смерти. С того дня мысль о смерти стала навязчивой. Как бы ни хотел Костя уверовать во что-то, что отвлекло бы от холодного, парализующего ужаса неизбежного полного и окончательного исчезновения, - не получалось. Все, что он смог, так это придать ужасу оттенок возвышенности. Мысль Кости о смерти, когда ей удавалось придать поэтическую форму, выглядела примерно так: «когда-нибудь я неизбежно вступлю в наиширочайшую пустыню, совершенно гладкую и неизмеримую... Погружусь в непостижимые сумерки, в немую тишину, в неописуемое согласие, и в этом погружении утратится и всякое подобие и всякое неподобие, и в этой бездне душа моя утратит сама себя и не будет больше знать ни подобного, ни неподобного, ни иного; и будут забыты любые различия в этом простейшем начале, молчащей пустоте, там, где не видно никакой разницы, в глубинах, где никто не обретет себе собственного места, в этом молчаливом ненаселенном совершенстве, где нет ни дела, ни образа...» — 6 —
|