|
2. «История – это наш утраченный референт, то есть, наш миф» Жан Бодрийяр «Симулякры и симуляции» Есть такая детская игра – отгадывать слова. Сидящие в комнате люди договариваются, что один из них выходит, а остальные загадывают какое-нибудь слово. Затем ушедший возвращается и задает наводящие вопросы. Скажем, он спрашивает: «это растение?» А ему отвечают: «Нет». – «Животное?» – «Да». И так далее. Но допустим, что те, кто остался, вообще не договорились ни о каком конкретном слове, а решили, что в зависимости от вопроса, ответ будет строиться так, чтобы определить возможный ответ каждого, кому будет задан следующий вопрос. То есть, загаданное слово будет возникать в зависимости от того, какие вопросы будут заданы, и ответ в конечном итоге установится по ходу разговора. В этом случае для того, чтобы анализировать мир и человеческое бытие, нужно одновременно рассматривать становление и того, что говориться о мире, и того, о чем говориться. Понимать мир, как нечто, что порождает человек, способный понять то, что он же и порождает. Но есть нечто, что мешает так воспринимать реальность. Что это? – Допущение, что есть готовый, завершенный мир всех законов и всех смыслов. Идея Бога предполагает обычно такую завершенность, когда все как бы решено, уже пройдено... Лишь в вечности предстают друг пред другом создание Бога – человек и создание человека – Бог. В разворачивающемся же потоке времени можно и нужно научиться жить в мире не готовых смыслов, а в таком мире, где смыслы становятся по ходу дела... Жить в мире готовых смыслов проще. Так, впрочем, живут очень и очень многие,... почти все... Так жил и Костя. Ведь главное – не то, что ты думаешь и каких учений придерживаешься, а то, как ты живешь. Костя считал себя последователем гностиков и постмодернистов, автором оригинальных мировоззренческих построений, смыкающих учения тех и других. Мысль его взлетала и уносилась в головокружительные горизонты – туда, куда редко добирается мысль смертного. А как он жил? – А жил он в очень четко очерченной клетке, где все расставлено по местам и, честно говоря, совершенно безрадостно. Иллюзия свободы, в том числе и свободы творения новых смыслов, подпитываемая изящным философствованием, в которое так хотелось верить! Попытка защититься от депрессивного эмоционального фона, робости, закомплексованности, неспособности на поступок, неспособности любить, в конце концов. Разрыв между иллюзией свободы и жесткой клеткой своей жизни Костя прозревал (не только мысленно – он, конечно, сознавал этот разрыв; сознавал, но не прозревал) лишь несколько раз в жизни. Первый раз – когда влюбился в Настю и отправился с ней к маленькому лесному озеру. Второй – когда Толик Медведенко после назидательной лекции о «царе, рабе, черве и боге», спросил Костю, осознает ли он это в своей жизни. Третий раз – после вопроса Ивана Куренного о том, является ли Костина жизнь Бытием-к-смерти. И четвертый раз – в тот же день, когда произошла эта таинственная история, как-то связанная с 1421 годом. Она и явилась тем, что перетрясло не только Костино представление о себе, но и саму его жизнь. Внимание Кости стало проникать не только в область мышления (что, между прочим, само по себе далеко не каждому доступно), но и в те смыслы, которые выстраивали его бытие. Ждали его неутешительные открытия. — 4 —
|