|
эмиграции, их многое объединяло. Ведь все они были жертвами сталинской тирании. К тому же по дороге в Ташкент Чуковский был так внимателен и предупредителен, что Ахматова уже была готова простить прошлые обиды. Но в итоге так и не смогла. Причиной послужило одно замечание Чуковского. "Ах, Анна Андреевна, - сказал он, - какое прекрасное время пережили мы в двадцатые годы! Необыкновенный, знаменательный период в русской культуре - Горький, Маяковский, молодой Алеша Толстой - золотые были дни!" Прощение не состоялось. В отличие от других писателей, выживших в бурные годы послереволюционных экспериментов, Ахматова вспоминала об том времени лишь с чувством глубокого отвращения. Для нее это был период дешевого богемного хаоса, начало опошления русской культурной жизни, когда истинные художники были вынуждены искать для себя спасительного убежища, а тех, кто решался выйти из укрытия, ожидала расправа. Анна Андреевна всегда говорила о своей жизни сдержанно, даже с каким-то безразличием, изредка нарушаемым пламенными выпадами и приговорами, не терпящими возражений. Ее суждения о событиях, людях и характерах отличались, с одной стороны, объективностью и проницательностью (часто она не щадила даже близких друзей), но с другой стороны, она нередко - особенно если ситуация затрагивала ее лично - с догматическим упорством приписывала людям мотивы и намерения, казавшиеся даже 34 мне, человеку со стороны, невероятными и причудливыми. (Хотя, может быть, именно моя непричастность ко всем этим событиям не позволяла мне понять непредсказуемость сталинского деспотизма, не подчиняющегося никаким критериям и сделавшего многое немыслимое страшной прозой жизни). При этом свои теории и гипотезы Ахматова развивала и аргументировала последовательно и веско. Ее непоколебимая убежденность в исторических последствиях нашей с ней первой встречи была примером одной из таких навязчивых идей. Она не сомневалась, что Сталин когда-то отдал приказ отравить ее, но потом раздумал. Она разделяла уверенность Мандельштама, что в лагере тому подмешивали яд, что и привело поэта к голодной смерти. По мнению Ахматовой, поэт Георгий Иванов (которого она обвиняла в написании лживых мемуаров) был шпионом царского правительства, равно как и в свое время Некрасов. Она утверждала, что Иннокентия Анненского недруги свели в могилу. Эти убеждения, чисто интуитивные, не подтвержденные фактами, не являлись, тем не менее, бессмыслицей или чистой фантазией; это были элементы логичной и стройной концепции, тесно связанной с судьбой всей страны и самой Ахматовой. Вера в эти теории — 50 —
|