Феноменологическое познание. Пропедевтика и критика

Рассматривать историю философии на манер по­стоянной и стабильной величины было бы несомнен­ной ошибкой. Математически выражаясь, она естг.' зависимая переменная способов ее рассмотрения. Перспективы ее меняются всякий раз в зависимости от методической диспозиции подхода. Одно она в систематике гегелевского типа, другое—в апоретике Н. Гартмана; цельность и единство ее загаданы, по-видимому, в •композиционной полноте и стилистике всех слагающих ее подходов. В данном случае нам представляется целесообразным подчеркнуть еще один аспект рассмотрения, имеющий, как нам кажется, ни­чуть не меньшую значимость, чем систематический или апоретический подходы. Речь идет об аспекте симпто­матологии, в свете которого факты истории филосо­фии играют уже не самодовлеющую и себетождест-венную роль, .как это имеет место в означенных выше подходах, но осмысливаются символически: факт-симптом, но, как симптом, он есть симптом чего-то;

это «что-то» (?????, или ?? ????, Аристотеля, quidditas св. Фомы, собственно сущность как таковая) и есть мысль, данная в сложной и мучительной феноменоло­гии становления. История философии прочитывается в этом контексте не на манер структуралистского «close reading», где значимость каждой системы котируется предпосылками ее замкнутости и автономности, ни тем более в духе претенциозного телеологизма, сводя­щего становление мысли, скажем, к росту рациональ-

15

ности, в результате чего и оказывается возможным бранное высокомерие в отношении более ранних фи­лософов. Между тем сама рациональность есть лишь один из симптомов; сводить к ней мысль и ею оцени­вать уровень мысли—непростительное заблуждение, провоцирующее ярость обратных реакций, к сожале­нию, столь же гегемонистски настроенных и впадаю­щих в противоположную крайность. Говоря проверби-ально, на всякого Вольфа найдется свой Юм, но и последнему не дано сколько-нибудь длительного тор­жества. Мысль ищет полноты; она—извечный Фауст, извечно меняющий рай сновидения на ад бодрствова­ния, дабы получить однажды право на бодрствование во сне, или «мифологию разума», и она же—парабо­ла, притча, о которую разбиваются стройные аллего-резы систем и методологий. Понять ее не значит взять ее понятием, ибо само понятие должно быть взято ею, т. е. само понятие должно быть понято, прежде чем притязать на право быть органоном понимания. Здесь философия полностью определяется своей историей;

падают нелепые тенденции мерить воззрения прошлых эпох узкими и относительными мерками любой данной эпохи, и априорное высокомерие исследователя усту­пает место пытливо симптоматологическому всматри-ванию.