|
Логос, рожденный из стихии мифа, веками укрощал миф в неистощимых метафизических измышлениях; борьба с мифом—не спорадический эпизод в истории философии, а ее idee fixe, но поистине роковым обстоятельством оказалось то, что, борясь с ми-13 фом, логос преследовал цель не понимания его, а изгнания. Когда эта цель, наконец, удалась, и триумфатор мог безоговорочно утвердить себя в качестве чистого cogito, выяснилось (у Канта), что логос, присущий душе, есть не что иное, как пустейшая форма тавтологии, сопровождающая каждый акт мысли для обеспечения единства всех актов. Король оказался гол, и выкрикнуть эту оскорбительную очевидность выпало на долю «младенца» Шеллинга (воистину «младенца», осознавшего в свои двадцать лет жгучую необходимость «ми-·' фологии разума» в проекте соединения «монотеизма разума» и «политеизма силы воображения»)5. «Критика чистого разума», нанесшая сокрушительный удар метафизике, увенчалась блистательно пустым разумом, вплоть до ляпсусов терминологии, согласно которой умопостигаемое непостижимо, а разум—неспособность познания6. Окончательное осознание тупика стало делом талантливых методологов кантианства: в системе Германа Когена, этой строго логической попытке построения «mathesis universalis», математизированный логос обращается в небытие. Логида топологии полностью вытеснила здесь топологию логики, и безупречное оправдание математики логикой обернулось крахом попытки обратного оправдания: логики математикой. Логос не может быть оправдан Матези-сом, не может, будучи имманентным самой правде, оправдан ничем, кроме собственного Онтоса. Но именно здесь сыграл роковую роль теоретический подвиг Канта, научившего поколения мыслителей отличать действительные талеры от мнимых не по содержанию, а по форме; самоочистившийся логос перестал быть— ведь не случайно, что именно с меона (ничто) начинается когеновская логика чистого познания, и отрицательно начатая, она несет на себе печать этого происхождения во всем процессе развития; ее «ахиллесова пята» в невозможности настичь «черепаху» бытия7. Пробил час возмездия: логос, силящийся раздуться до 5 Ср. Е. Cassirer, Idee und Gestalt, 2. Aufl., Berlin, 1924, S. 115-117. 6 Ср. Густав Шпет, философия Джоберти. «Мысль и слово» 1, М., 1917, с. 350. 7 Подробнее об этом см. К. А. Свасьян, Философия символических форм Э. Кассирера (в печати). 14 панлогизма, раздулся до явных выблесков иррационализма. И довелось-таки Канту—ревностному блюстителю трансцендентальной чистоты—опасно флиртовать с мистическими «упанишадами» в философии своего строптивого ученика Шопенгауэра, а спустя десятилетия вообще впасть в иррационализм у Эмиля Ласка. И разве не аналогичная судьба настигла Гегеля в сложных аранжировках неогегельянства, разо блачившего в нем «величайшего иррационалиста» (Р. Кронер, И. А. Ильин)? Миф, изгнанный через рассудок, вернулся через волю и нанес сокрушитель- -ный удар логосу-самодержцу, удар, один из незабываемых резонансов которого запечатлен в словах курортника Германа Гессе, обращенных к некоему весьма символическому господину: «Вы замечательны. Мы вами гордимся. Но вы не действительны». — 6 —
|