Новоевропейский эмпиризм

Так исходная интуиция, сама будучи недоказанной, определяет каждый шаг Юмовой философии. И первоначальные определения идеи и впечатления – условны, неопределенны и бездоказательны (Г. Шпетт. Проблема причинности у Юма и Канта. Киев. 1907, стр. 27–28); и целостность духа говорит о совершенно иных «идеях» и «впечатлениях» (Л.М. Лопатин. Положит<ельные> зад<ачи> фил<ософии>», ч. II. М. 1891, стр. 117 слл.); и, наконец, сам Юм знает, что он в сущности «не может найти теории, которая удовлетворяла бы» его в проблеме тождества личности («Трактат», 258), и что, след<овательно>, его «идеи» ничего ему не объяснили. И все-таки узко-чувственная интуиция остается незыблемой. До того она сильна, безапелляционна и непреоборима.

Мы ни слова не сказали о Беркли. Но с Беркли случился тот самый скандал, который до сих пор, окутывая очи историков философии, заставляет в философии Нового времени видеть лишь Vorgeschichte[8] Кантовской философии. Беркли попал в контекст Локка и Юма, как антитезис рационализму, а Кант трактуется, со слов, главным образом, самого Канта, Коперником, примирившим два главные «до-кантовские» течения. В мою задачу сейчас не входит выяснение истинного смысла философии Беркли. Достаточно указать только на то, что из всех произведений Беркли произвольно выхватывается лишь «Трактат о началах человеч<еского> разума», а из этого «Трактата» тенденциозно выбрасывается главная цель его, «доказательство существования и имматериальности Бога или природного бессмертия души». На глубокую связь Беркли с кэмбриджскими платониками прекрасно указал П.<П.> Блонский («Историч<еский> контекст филос<офии> Беркли», сборник «Г.И. Челпанову»[9], М. 1916, стр. 90–95); ему же принадлежит и весьма основательное сближение Беркли через Кэмбридж и Мальбранша с Плотином (там же, и его же, «Филос<офия> Плотина», М. 1918, стр. 305–306). Соображения П.П. Блонского заставляют нас опустить Беркли в рассуждениях о классическом «эмпиризме».

Итак, основатели и создатели, завершители т.н. эмпиризма не дали аргументов для исходных интуиций и опыта, лежащего в основе этого “эмпиризма». Нужно ли после этого доказывать отсутствие этих аргументов в остальной истории эмпиризма? Разве основание философии Д.С. Милля не тождественно с предпосылками Юмовой философии? Развить и дополнить Юма, напр<имер>, в последовательно эмпирическом и индуктивном обосновании математики[10] или в более мудреном, чем у Юма, учении о вере в существование внешнего мира – в противоположность непосредственному его восприятию, – разве все это значит рассуждать иначе, чем Юм?[11] Нет, новоевропейский эмпиризм есть сплошное вероучение, но только очень плохое вероучение, и сплошная метафизика, но только очень дурная и совершенно произвольная метафизика. Учение об эмпирических основах жизни – догмат, как и вся эта исступленная вера в науку (хотя наука сама по себе не имеет ничего общего с эмпирическим обоснованием науки). Эмпиризм наших физиков, химиков, естественников и врачей, до сих пор являющихся сознательными и бессознательными сторонниками английского эмпиризма, есть один из самых абстрактных, пустых, один из самых отвратительных видов метафизики. Эмпиризм – типично буржуазная философия, мануфактурное мировоззрение. Духовное убожество и пустота, толстый карман и сытое брюхо, а главное бараньи, куриные мозги – вот что такое основание современной физики, физиологии, биологии и медицины[12]. Самодовольное пошлячество физика и естественника, уверенного, что души нет, а есть мозг и нервы, что Бога нет, а есть кислород, что царствует всеобщий механизм и его собственная ученая мещански-благополучная, дрянненькая душонка, вся эта смесь духовного растления и бессмысленного упования на рассудок есть одно из самых ужасающих чудовищ, порожденных буржуазной культурой. Это – та дебелая, краснощекая бабенка, которая сидит на телеге и весело щелкает орехи, когда – в известном сне Раскольникова – производится истязание несчастной клячи и ребенок прильнул к издыхающей, истекающей кровью лошади и в слезах обнимает и целует ее голову. Так истязуется и распинается истина в человечестве, и немногие в слезах и духовной скорби окружают ее, отдавая последнюю дань любви и преданности. А дебелая и краснощекая бабенка буржуазии щелкает себе орешки и проповедует эмпиризм и механистический позитивизм в науке и жизни.