По его небритой щеке, отливающей медью, ползла большая муха. Скривившись, он дул, пытаясь согнать ее. — Собрание-то когда? — спросил Кузьма Андреевич, зажмуриваясь от нестерпимой боли. — А что? — Надо бы... Всякое там. Вопросы. Помолчав, Кузьма Андреевич осторожно добавил: — Крыша опять же... — Какая еще крыша? — А на хрулинском доме. Порубил ее Хрулин... — Так что? — Чинить, мол, нужно. — Кого вселим, тот пусть и чинит. Колени Кузьмы Андреевича дрогнули. Он ответил не сразу, чтобы не выдать волнения: — То-то... Пусть уж новый хозяин чинит. — Безусловно. — Вот и я эдак же говорю мужикам, что безусловно, — ответил Кузьма Андреевич, с видом величайшего безразличия разглядывая потолок. — Опять же — кого вселять? — На собрании обсудим. — Во, во... Я эдак же говорю, — на обсуждение, мол, надо. Кто, значит, беднейший. — Беднейший, в работе наилучший, у кого жилье плохое, — сказал председатель. Муха слетела с его щеки, пересекла — золотая — солнечный столб, угодила с размаху в паутину и забилась с тонким, звенящим визгом. В окно, загораживая солнце, всунулся малахай Тимофея. — Гаврила, — обратился он к председателю, — хрулинску-то крышу будем чинить? — Вы что, сбесились с этой крышей! — закричал председатель и сердито швырнул ручку. — Спокою нет мне от вас! Тимофей заметил Кузьму Андреевича. Ехидная бороденка Тимофея дрогнула. — Чтой ты, Кузьма, ровно заячьи ноги заимел. Везде вперед поспеваешь. 4— Тимофей цепляется, — сообщил Кузьма Андреевич старухе. Зуб расходился все злее. Правая сторона лица отнялась целиком. — Сходи к Кириллу, — сказала старуха. — Отдай ему рубль, хапуге. Третью ночь не спишь. Но Кузьме Андреевичу было жалко рубля. Старуха прогнала его почти силой. Он спустился по огородам. Внизу, прислонившись к ветлам, стояла хибарка Кирилла. Вечерняя тень накрывала ее. Кузьма Андреевич постучал. — Войди с богом, — ответил старческий голос. Кирилл — божий человек, местный молельщик и знахарь, сидел на скамейке под образами. Костным лоском отблескивал его желтый сухой череп, по затылку бежала, точно привязанная к ушам, тонкая седая кайма. Он улыбнулся, сощурил бледные глаза и все обличье его стало благостным, как икона. — А я все молюсь, — радостно сообщил он. — Я все молюсь. Сядись, золотой, помолимся вместе. — Зуб вот, — мрачно ответил Кузьма Андреевич. — 4 —
|