Кузьма Андреевич чувствовал на себе глаза всей бригады и понимал, что обязан дать Тимофею достойный ответ. — Дураков?.. Я вот — работаю. Я, значит, по-твоему, дурак? — А ты что привязался? — закричал Тимофей. — Знаем мы таких! Ударник!.. Насчет нового дома! Знаем, для чего работаешь! У Кузьмы Андреевича перехватило дыхание. Слова Тимофея были непереносимо обидными. — Язык бы тебе ножницами остричь, — озлобившись, сказал Кузьма Андреевич. — А только я теперь все одно поставлю вопрос на правлении. — А может, я больной, — торопливо заявил Тимофей. — Как ты имеешь право ставить вопрос, ежели я больной?.. Весь день Кузьма Андреевич работал без отрыва; боялся, что если сядет отдохнуть — вся бригада поверит в правильность слов Тимофея. Кузьма Андреевич отрывисто швырял пудовые кирпичи глины; они летели, медленно переворачиваясь и рассыпаясь в воздухе. Вечером, когда окончили работу и сели покурить, он сказал, неискренно усмехаясь: — Выдумает... хрулинский дом... В хрулинском доме ныне амбулатория, а я все одно стараюсь для колхозного дела. Никто не ответил ему, и он мучительно почувствовал, что этих слов не следовало говорить. 7На следующее утро Тимофей выволок из хлева единственного своего гуся и топором отрубил ему голову. Кровь с шипением ударила в сухую землю. Медленные судороги шли по гусиному телу; вытягивались, дрожа, красные лапы. Баба ощипала и опалила гуся. Завернув его в чистое полотенце, Тимофей отправился к фельдшеру. Специалист по нервным и психическим еще не вставал. Он встретил Тимофея весьма неприветливо, но, увидев гуся, смягчился. — Положи на скамейку. Куды прешь в сапожищах! Оставь, оставь полотенце-то! Тимофей с душевной болью накрыл гуся полотенцем. В комнате из-под полотенца торчали красные перепончатые лапы гуся, а из-под лоскутного засаленного одеяла — грязные ноги фельдшера с желтыми, восковыми пятками и слоистыми, как раковина, ногтями. — Ну что? — сонно спросил фельдшер. — Да вот. Животом мучаюсь. С ерманской войны. Как работа тяжелая, так мне — смертынька. — Давит? — Ох, давит... — Щемит? — Ох, щемит. — Пухнет? — Каждый день пухнет. И вдруг Тимофей вспомнил, что у него в самом деле два раза болел живот — однажды на фронте, а потом в деревне, года четыре тому назад. Тимофей кричал и катался на кровати, а баба недоуменно спрашивала: «Никак, родить собрался?» Прислонившись спиной к дверному косяку, он подробно повествовал о своих страданиях. — 9 —
|