|
Инт.: Я слышал, что ваше увлечение гипнозом и интерес к проблемам власти и контроля над людьми порой вели к разногласиям между вами и Бейтсоном. Х.: Бейтсон был антропологом до мозга костей, а антропологи считают: не следует трогать то, что есть, не следует ничего менять. Задача антрополога – наблюдать и только. Мысль вмешаться, что-то изменить Бейтсон расценивал как личное оскорбление. После того как я познакомился с Эриксоном и стал практиковать в манере настоятельных рекомендаций, чтобы добиться каких-то перемен, Бейтсон все больше и больше терял покой, особенно когда я начинал описывать отношения "терапевт – пациент" как случай борьбы за власть и контроль. По сути, он не возражал против такого факта в терапии – он возражал против подобной терапии в рамках его программы. Кто-то, например Джон Роузен, сказал бы: "Вы должны победить в борьбе с ненормальным пациентом; если он утверждает, что он Бог, вы должны стать Богом и потребовать: "Сейчас же на колени передо мной!" Так вот, Бейтсон не возражал против подобной терапии, но не желал ничего похожего в его программе. Он оказался в смешном положении. Он не принимал гипноз, не принимал психотерапию, вообще недолюбливал психиатрию. И однако его программа неизбежно выходила на психиатрию, гипноз, психотерапию. Конечно, ему было непросто. И даже годы спустя, когда мы уже не работали вместе... по его программе, к нему все еще обращались с вопросом о терапии, подразумевая, что он имеет отношение к моей концепции терапии, где фигурируют понятия "власть" и "подчинение". Тогда он уже переключился на изучение животных – он устал от людей – и его возмущало, что мою затею приписывают ему. Он все больше и больше отходил в сторону. Инт.: Не расскажете ли о ваших личных отношениях с Бейтсоном? Что он был за человек? Х.: Он был истинным интеллектуалом, а в социологии, возможно, главной фигурой у нас в стране. Поразительно умел применить знания из стольких областей – из биологии, химии, антропологии, даже математики. Мы с ним прекрасно ладили, во всяком случае восемь лет с начала работы по его программе. Я назвал сына Грегори в честь него. Бейтсон был моим учителем – потрясающий ум. Тот самый человек, к которому надо идти, если требуется свежая мысль. Он всегда мог подтолкнуть вас, и вы уже видели проблему в другом свете, а это очень ценно, когда занимаетесь исследованием. Когда началась работа по его программе, он был известным ученым, а мы оба, и Джон Уикленд, и я по уровню – аспиранты. В процессе работы мы росли, и уже сами стали публиковаться, наши отношения в смысле профессионального статуса несколько выровнялись. В узкой исследовательской группе – сдвиг значительный. Бейтсон должен был осознать перемену и – принял, мы осознали и приняли. Битва – некуда деться, но все закончилось хорошо. Одним из проявлений этой перемены стало то, что мы разделили обязанности. Я возглавил экспериментальную часть с семьями, Джон – исследования и обучение семейной терапии, а Бейтсон занимался чем только хотел. — 15 —
|