|
Х.: Да, верно. Я начал писать рассказы примерно в восемнадцать лет. Еще студентом Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе я опубликовался в "Нью-Йоркере". Я думал, что нашел свой путь. Я уже представлял себя писателем, драматургом и стал специализироваться по театру. Но после того рассказа в "Нью-Йоркере" я не мог опубликовать ни одного в течение шести лет. Год я провел в Нью-Йорке, почти по восемь часов, не вставая, писал, но – впустую. Когда умер отец, я вернулся в Калифорнию, чтобы уладить то, что нужно было уладить, и остался там, чтобы пройти один из академических курсов английского языка в Калифорнийском университете. Инт.: Я знаю, у вас магистерская степень, но вот никто мне не мог сказать, в какой области. Это английский язык? Х.: Нет. Когда я учился в аспирантуре, мне пришлось работать, и я получил степень бакалавра библиотековедения. Потом я уехал в Стэнфорд, работал в справочной библиотеке, пока учился на магистра наук в области информатики. Там-то и встретил Грегори Бейтсона. Инт.: И как вы познакомились? Х.: Мы не могли не познакомиться, ведь мы оба интересовались популярными фильмами. Студентом старшего курса в университете я слушал одного социального психолога, который ставил вопрос: "Почему люди ходят в кино?" Прежде я не думал об этом, а тогда заинтересовался. В то время, примерно в 1948 г., пять миллионов людей смотрели каждый выходивший на экраны фильм, пропадали в кинотеатрах с утра до вечера. В то время еще не было телевидения. Сегодня, я думаю, такие смотрят телевизор по двенадцать часов в день. В общем, я принялся анализировать фильмы, чтобы выяснить, в чем же их притягательность. И в Стэнфорд позже уехал продолжать свои исследования кино. Я познакомился с Бейтсоном, потому что он, один из немногих тогда, тоже увлекся исследованием кино. Я узнал, что он проанализировал немецкие пропагандистские фильмы, и отправился к нему говорить о кино. Мы поспорили об одной нацистской ленте, я считал его толкование недостаточно фрейдистским, мне казалось, там была явной тема кастрации, а он этого не видел... Он решил включить меня в свою исследовательскую программу по коммуникации. Тогда о клинике речь не заходила, исследовали кинематограф и поведение животных. Был включен также Джон Уикленд, изучавший китайское кино. Инт.: Значит, в тот момент вы не интересовались вопросом душевного здоровья и, конечно же, – лечением семей. Откуда возник интерес к общению в семье? Х.: Тогда мы подумывали, что следует изучить всевозможные типы коммуникации. Бейтсоновская программа осуществлялась на базе госпиталя для ветеранов войны в Пало-Альто, и как-то один ординатор-психиатр сказал мне: "Если интересуетесь коммуникацией, поговорите с моим пациентом". Этот ординатор покидал госпиталь и хотел, чтобы кто-нибудь занялся его пациентом. Случай был такой: человек, который провел там уже целых десять лет, впервые направленный в государственную лечебницу, отказался назвать свое имя, заявил, что он с Марса. Потом, когда он назвал свой армейский личный номер, его поместили в госпиталь для ветеранов, где он и жил с тех пор. Я говорил с ним и был поражен силой его воображения, тем, как он пользовался метафорой. Я начал записывать наши разговоры, и Бейтсон тоже заинтересовался. В результате, слушая этого человека, мы стали склоняться к мысли, что шизофрения – это смешение уровней коммуникации. Вскоре мы занялись обследованием шизофреников в госпитале, записывали беседы с ними, чтобы анализировать их странную манеру общения. Был подключен Дон Джексон, он руководил терапией шизофреников, которую мы проводили. Когда Бейтсон выдвинул гипотезу "двойной связи", он ни одной семьи не видел, не изучал. С гипотезой он выступил в 1954 г., а семьями мы занялись в 1956 или 1957 г. Мы написали монографию по "двойной связи" в июне 1956 г., в сентябре того же года она была опубликована – молниеносно. Я думаю, ни одной журнальной публикации быстрее не делалось. — 13 —
|