Теория языка

Она занимается философскими вопросами, охватывающими ее фундамент и открываемыми ею заново, не в большей степени, чем этого требует затронутая тема. Я знаю, что в решающих вопросах теории познания можно продвигаться также другим путем; схоласты нередко пытались разрешать свои онтологические альтернативы, опираясь на языковой материал. В нашу компетенцию не входит высказываться по данному вопросу; ведь идея простого описания языковых явлений подразумевает, что они могут во имя себя самих оказывать сопротивление всякий раз, когда образуется перегиб, когда у этих явлений хотят насильно вырвать признание, которое они сами не в состоянии предложить. Простейшим и наиболее известным в истории примером, объясняющим то, что я имею в виду, мог бы служить «материальный уклон» (Stoffentgleisung), который может и должна в целом и систематически отвергать теория языка. Это «материальный уклон» радикального номинализма, который нам во многих случаях приходится устранять во имя самих явлений. Данный вопрос не очень важен. Гораздо более серьезной, на мой взгляд, должна будет оказаться полемика с теорией языка, выдвинутой в работах Гуссерля. В своей работе о предложении я критиковал концепцию, развитую Гуссерлем в «Логических исследованиях»[6]. Это было в 1919 г., то есть еще до того, как Гуссерль создал усовершенствованный вариант своей концепции в «Трансцендентальной логике»[7]. В настоящей книге я признаю тот прогресс, который принесло с собой построение мира монад в последних работах Гуссерля. В то же время я не могу не признать, что модель языка как органона требует еще чего–то большего. Грамматика в том виде, в каком она строится вот уже два тысячелетия, предполагает своеобразную интерсубъективность языкового механизма, которой не может достичь ни Диоген в бочке, ни монадное существо. И у грамматики нет ни малейшего основания сходить с того пути, который предписывается ей самим ее предметом; Платон, Дж. Ст. Милль и современная логистика в этом пункте стоят на позициях традиционного анализа языка. Пусть эта книга расскажет, почему я считаю эти позиции правильными и необходимыми.

Пророк слева, пророк справа, дитя мира сего — посредине. Теория языка должна представлять собой это дитя, то есть просто вершину эмпирической работы языковедов. Если философия — это пророк справа, от которого обороняется теория языка всякий раз, когда ей угрожает опасность некоего эпистемологизма, то есть искусственного отождествления с одной из возможных принципиальных установок теории познания, то она должна потребовать у пророка слева такого же уважения своей самостоятельности. Психология — это пророк слева. Что должны предложить друг другу наука о языке и учение о душе после переустройства в здании психологии — этот вопрос обсуждался в моей книге «Кризис психологии». Здесь, в новом предисловии, следует еще раз вкратце сказать, что факт знаковой коммуникации у людей и у животных стал основной проблемой сравнительной психологии. Надлежащая разработка этой проблемы выводит далеко за рамки того, что есть самое человечное в человеке, — за рамки языка. Ведь никакая совместная жизнь животных невозможна без особых средств регламентации социального поведения членов сообщества; ни одно сообщество не обходится без знаковой коммуникации, которая распространена в царстве животных столь же давно, как и материальная коммуникация. И эти средства регламентации, которые мы можем наблюдать с достаточной степенью точности, представляют собой дочеловеческий аналог языка. То, что я имею в виду, можно наглядно показать на примере высокоразвитой коллективной жизни насекомых. Для этого надо лишь правильно сопоставить два наиболее интересных направления исследований — ср. книги Уилера «Общественная жизнь у насекомых»[8] и К. фон Фриша «Язык пчел»[9]. В центре внимания первой книги стоит материальная коммуникация и явления трофоллаксиса — взаимной помощи в кормлении, в центре внимания второй — знаковая коммуникация. Высокоорганизованная материальная коммуникация между членами жизненного сообщества животных была бы вообще невозможна без знаковой коммуникации. В общем, надо попытаться построить теорию языка на добротном биологическом фундаменте, а затем предпринять еще одно заключительное расширение горизонта.