|
– Чудеса… – проворчал он дрогнувшим голосом и закричал: – Лизочка! Лиза! Иди сюда, голубушка. Вошла заплаканная жена. – Лизочек, каким это образом в зеленом сундуке очутились коньяк и водка? Откуда это, милая? Жена наморщила лоб. – Действительно, как они попали в сундук? Ах, да! Это я весной засунула их сюда, перед Пасхой. Ты тогда купил больше, чем нужно. А я сунула сюда, подальше от тебя, да и забыла. Постулатов подошел к жене, нагнулся близко к её лицу: – А чьи это глазки? – Лизины. – А зачем они заплаканны? – Потому, что один дурачок ее обидел. – А если дурачок их поцелует – они будут веселее? – Барин, – сказала, входя, Агафья. – Вот и ремень. Он за шкахвом был. – Нацепи его себе на нос, – засмеялся Постулатов. – Послушай, Агафьюшка. Ты, кажется, гусей хорошо жаришь? Так вот изжарь к Рождеству. Потом я давно хотел спросить: что ты такое кладешь в пирожки с ливером, что они так вкусно пахнут? Молодец ты у меня, Агафьище, замечательная баба! Можешь взять для своего мужа мой старый синий пиджак… Я его носить не буду. Пошел в детскую легким танцующим шагом. – Марья Николаевна! Я доволен вашими занятиями с детьми и хотел бы чем-нибудь… Впрочем, это уже дело жены, хе-хе! А вы что, архаровцы, приумолкли? Чего ждете? – Сечься ждем, – покорно вздохнул самый маленький и заплакал. – Ишь чего захотели? А чего вы больше хоте ли бы: сечься или елку? С решительностью, чуждой всяких колебаний и сомнений, все сразу определили свой вкус: – Елку! – Да будет так! – мелодично засмеялся отец, целуя младшего. – Кося, заведи граммофон!.. * * *Тысячи собак за окном улеглись спать под ровное белое покрывало. Тысячами бриллиантов горела пелена снегов под кротким тихим светом луны. Завтра – веселый сочельник. Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение… — 44 —
|