|
– Подарок? – заскрежетал зубами Постулатов. – Кухарке? Купить ей в подарок железную кочергу, да и бить ее этой кочергой каждый день по морде. – Алексаша! Такие выражения! Надо же выбирать… – Не из чего, матушка, не из чего! – Что же тебе кухарка плохого сделала? – Да, знаю я… Поймает крысу да и врубит ее в котлеты. А в суп, наверное, плюет. – Опомнись! Для чего ей это делать? – А я почем знаю. Развращенное воображение. В чай, я уверен, мышьяк подсыпает. – Зачем? Что ей за расчет? Ведь мышьяк денег стоит. – Из подлости. А гувернантка – я знаю – она губит моих детей. Она их потихоньку учит курить, а старшенького подговаривала покуситься на мою жизнь. – Для чего?! Что она после тебя, наследство получит, что ли? – Садизм, матушка. Просто хочет насладиться моими предсмертными мучениями. – Бог знает, что ты такое говоришь… – Заплакала жена. – Ну, раз не хочешь сделать им подарки, что ж делать… Я из своих им куплю. Из тех, что ты мне на расходы дашь. – Ничего я тебе на расходы не дам. Не заслужила, матушка! Как жена, ты ниже всякой критики. – Алексаша!! – Чего там «Алексаша!». Ты лучше расскажи, почему все наши дети на меня не похожи? Я все понимаю! Не будет им за это елки!! – Какой позор! – воскликнула жена и, рыдая, выбежала из комнаты. – А ловко я ее допек! – подумал немного прояснившийся Постулатов. – Теперь еще только выругать кухарку, перепороть детишек, – и все будет, как следует. И заворочались во тьме тяжелые ленивые мысли: – Жаль, что у меня детишки такие послушные – ни к чему не придерешься. Хорошо, если бы кто-нибудь разбил какую-нибудь вещь или насорил в комнате или нагрубил мне. В кого они только удались, паршивцы? У других, как у людей – ребенок и стакан разобьет, и кипятком из самовара руку обварит, и отца дураком обзовет, – а у меня… выродки какие-то. Вон у Кретюхиных сынишка в мать за обедом вилку бросил… Вот это – ребенок! Это темперамент! Да я бы из такого ребенка такой лучины нащипал бы, таких перьев надрал бы, что он потом за версту от меня удирал бы. Вот, что я с ним, подлецом, сделал бы. А от моих – ни шерсти, ни молока… Сидят у себя они в детской тихонько, смирненько, не попрыгают в гостиной, не посмеются. Сердце его сжалось. – А почему они не прыгают? Почему не смеются? Ребенок должен вести себя сообразно возрасту. А если он сидит тихо, значит, он паршивец, делает нечто, противное своему возрасту. А за это – драть! Неукоснительно – драть. Я им покажу, как серьезничать. — 42 —
|