|
Разные поколения объективно обладают неодинаковым потенциалом инакомыслия. Чем дальше заходило внутреннее разложение тоталитарной власти и идеологии, тем легче было осознать их убожество и найти в этом единомышленников. Сдержанный скепсис родителей у детей перерастал в полное отвержение системы. Мое поколение подвергалось значительно меньшему социальному и духовному давлению, чем люди тридцатых годов, студентам 1960-х уже трудно было понять некоторые ситуации десятилетней давности, а молодежи эпохи гласности кажется странной трусость или беспринципность, называйте как хотите, 1970-х . Нет, я никого и ничего не оправдываю, во всех поколениях были разные люди. Но вне исторического контекста понять их нельзя. Но вернусь к своей работе. • Мои обе кандидатские диссертации (1950) — по истории и по философии — были посвящены истории общественной мысли (первая — общественно-политическим взглядам Джона Мильтона, вторая — этическим воззрениям Чернышевского) и ничем не отличались от обычных тогдашних работ этого типа. Работа о Мильтоне была подготовлена практически еще в студенческие годы и сделана очень добросовестно. Я с увлечением штудировал политические памфлеты XVII века, добрался даже до хранящейся в Ленинграде библиотеки Вольтера. Между прочим, оказалось, что мильтонова «Ареопагитика» (Речь о свободе печати) была в 1789 году издана во Франции, но кто перевел ее, я не знал и рискнул спросить наезжавшего в Ленинград академика Тарле. Евгений Викторович любезно обещал навести справки в Москве и в следующий приезд сообщил мне, что это сделал Мирабо. Я был потрясен: старый академик не забыл и не поленился выполнить просьбу постороннего мальчишки-студента! В следующем поколении ученых-гуманитариев такая обязательность стала крайне редкой. Да и многих ли Ю современных академиков можно вообще спросить о чем-либо конкретном? Работал я с увлечением. Но к концу моего аспирантского срока началась кампания против космополитизма. В институте пошли разговоры: «Зачем поднимать какого-то англичанина?» Перетрусившие члены кафедры стали критиковать меня за идеализацию Мильтона, дескать, «революционность его была относительна, а буржуазная ограниченность — абсолютна» (дословная цитата). Я, конечно, понимал, что это чушь. Тем не менее пришлось с серьезным видом доказывать, что Мильтон, при всем его величии, «не дозрел» до идеи диктатуры пролетариата и до исторического материализма. А для характеристики «реакционной буржуазной историографии» заимствовать слова из «Анти-Дюринга»; что-что, а браниться основоположники умели... — 6 —
|