|
Послушайте Говарда пару недель — и вполне возможно, что, сами того не желая, вы сделаетесь чем-то на него похожи. Когда человек честно рассказывает о своей жизни, своих неудачах, страхах и предубеждениях, в такой откровенности есть что-то очень привлекательное. Не случайно нас так трогают и эмоционально заражают чужие откровения, будь то «свидетельства» в церкви или рассказы о себе на собраниях анонимных алкоголиков. Человек, откровенно рассказывающий о себе — даже о самых отвратительных своих поступках, — всегда становится для нас более человечным, более симпатичным и привлекательным. Каждому из нас случалось и попадать в смешные или унизительные переделки, и делать гадости ближним, и мы восхищаемся теми, у кого хватает смелости признаваться и в том, и в другом. Однако откровенничать о себе в церкви, на собрании анонимных алкоголиков или в кабинете психотерапевта — одно дело, а на глазах у широкой публики — совсем другое! Когда я писал эту статью, Говард Стерн стал для меня образцом. Он неизмеримо честнее среднего католического епископа. Я снова и снова возвращался к тексту, переписывал каждый абзац по несколько раз, стараясь как можно точнее отразить свои чувства, сделать его более откровенным — более «говардовским». Некоторые эпизоды моей истории пришлось опустить: люди, в них участвовавшие, не хотели, чтобы я переносил частные беседы с ними на бумагу. Но, если не считать этого, я старался ни в чем не кривить душой. Наконец статья в шесть тысяч слов была готова. Роджер Смит провел над ней хирургическую работу — практически безболезненно сократил до более приемлемого размера в 3800 слов. Оставалось лишь дождаться публикации. *** Нет ничего хуже в работе журналиста, чем этот зияющий провал между этапом редактирования статьи и ее публикацией. Ощущение такое, словно ты подплываешь к водопаду, не обозначенному на карте, и вот-вот пройдешь точку невозврата. В этот момент моя тревожность расцветает пышным цветом: сидя дома (или в ресторане, или в холле кинотеатра), я хватаю распечатку статьи, начинаю снова проверять и перепроверять факты, мучаюсь над каждой фразой, стараясь сделать ее точнее и отразить все нюансы. Если успеваю отловить какие-то ошибки до половины одиннадцатого вечера, звоню в редакцию и умоляю внести последние изменения. После этого редакция отправляется спать, а я еще долго сижу без сна и перечитываю свой труд. Накануне публикации этой статьи я чувствовал себя так, словно в утлой лодчонке приближаюсь к Ниагаре. Внутри у меня все сжималось. Спросите журналистов, пишущих о религии, они скажут вам, что самые злобные письма приходят им от верующих, считающих, что журналист оскорбил их религиозные чувства. Религиозное рвение делает из мухи слона: самые мелкие ошибки, предрассудки, неуважительные выражения в глазах верующих принимают чудовищные размеры. А я решился выложить напрямик все свои мысли и чувства о религии людям, которые считают свою веру святыней! Голова у меня шла кругом, стоило задуматься о том, как они это воспримут. Статья тут же разлетится по Интернету, начнутся обсуждения... ох, что будет! В одиннадцать часов вечера, когда Грир уже собралась тушить в спальне свет, я пожаловался ей на свои муки. — 164 —
|