|
Пять
Комната для гостей была розовой, с тиснеными обоями. У Элли с матерью не было времени их переклеить, но они купили Тому новый матрас и сменили шторы. А еще повесили маленький телевизор на стенку и разложили на полках диски и книги.
Стоя в дверях, Том покачал головой:
— Как гость в своем же доме.
В комнате было темно, и Элли включила свет:
— Тебе папа разве не говорил?
— Может, что-то и говорил... — Он подошел к кровати, сел, разгладил покрывало. — Только вот я половины не слушаю из того, что он там бормочет.
— Он пытался заставить копов снять замок с твоей комнаты, но это так быстро не делается, оказывается. Но тут все новое, одеяло... мы с мамой покупали.
— А я всегда бабушку вспоминаю в этой комнате, — сказал Том. — С кучей таблеток и с этими ее заскоками. — Он огляделся, сморщил нос. — Тут и пахнет до сих пор бабулей.
— Комод мы на чердак убрали, так что не должно. Открой окно.
— А она в курсе, что произошло? — Он перевел взгляд на Элли. — Или ей не стали рассказывать, чтобы не позориться?
— Да она даже не знает уже, как ее зовут. По-моему, они ждали сперва исхода дела, прежде чем ей рассказывать.
— Исхода дела? Да ты, я смотрю, папу наслушалась. — Он пошарил в кармане, достал сигареты, подошел к окну и приподнял раму.
Он закурил и глубоко вдохнул дым в легкие. Звук был как мелом по доске, как вилкой по тарелке. В нем слышалось отчаяние. Ей захотелось заткнуть уши и отвернуться. Но она села и, не сводя с него глаз, стала смотреть, как он вдыхает и выдыхает дым — еще трижды. Наконец он повернулся к ней:
— Прости, Элли. Зря я так.
— Ничего.
— Меня отец довел уже. Уволил адвоката, из-за которого меня в первый раз не выпустили, нанял лучшего из лучших, а сам ему не доверяет, и разговаривает с ним так, будто перед ним пацан какой-то, только что из юридического.
— Он желает тебе самого лучшего. Том мрачно улыбнулся:
— Я места себе не нахожу.
— Скоро все кончится.
— Думаешь? А адвокат мой говорит, все только начинается.
Он выпустил в сад последнее облачко дыма и бросил окурок ему вслед.
— Хочешь кое-чем интересным заняться?
— Конечно.
— Хорошо. Тогда жди.
Он ненадолго отлучился и вернулся с ножницами. Вложил их ей в руку:
— Подстриги меня.
Она оторопела:
— Как? Коротко?
— Как можно короче сзади и по бокам. Длинные надоели.
— Но я не умею... никогда никого не стригла.
— Да ничего сложного. Как стричь траву.
Он сел на стул в углу у зеркала, расстелил газеты на полу.
— А ты не рассердишься, если плохо получится? Том сорвал майку:
— Сердиться не буду, обещаю. Да и выбора у меня особо нет. Ближайшая парикмахерская в центре, а мне по условиям освобождения туда нельзя.
Он оседлал стул, а Элли встала у него за спиной, занесла ножницы. Их взгляды встретились в зеркале.
— Меня никто еще не просил делать что-то такое... опасное, — заметила она.
— Скучная же у тебя жизнь, — рассмеялся Том. Она знала, как долго он отращивал эти волосы. Они стали его приметой, люди узнавали его по волосам. А... знаете, Том, парень со светлыми длинными волосами. И то, что он теперь решил подстричься, ее пугало. А что выбрал ее на роль парикмахера, при закрытых дверях, втайне от всех, — все это делало процедуру еще более рискованной в ее глазах.
— Нет, правда, Том, не могу. Что, если я слишком много отхвачу и ты лысым останешься?
— Прошу, Элли. Пока я не передумал.
Она взяла в руки длинную прядь волос и замерла с ножницами:
— Значит, можешь и передумать? И что тогда?
— Да шучу я. Режь.
И вот прядь за прядью волосы полетели на пол, на ее босые ноги. Ветер из окна разнес их по полу за пределы подстеленной газеты; они скучились в углу, как гнездо. По мере того как волос становилось меньше, его лицо менялось. Глаза стали больше, появились уши, шея теперь казалась чересчур тонкой. Она словно раздела его.
— Ты так кажешься моложе, — ответила она, когда он спросил, почему у нее грустный вид.
Что же такого грустного в этом, поинтересовался он, и она ответила, что, вообще-то, рада его стричь, ведь всегда завидовала его длинным волосам.
— Мне бы еще обмен веществ, как у тебя, — добавила она. — Ты вон ешь что хочешь, и тонкий, как палка, а я проглочу одну шоколадку, и сразу разносит, как на дрожжах. Ты у нас везунчик.
Он покачал головой:
— Ты даже не догадываешься, да?
— О чем?
— О том, какая ты красивая. Все так говорят.
— Все?
— Знаешь, как Фредди тебя зовет?
Она покачала головой, уж испугавшись заранее.
— Русалкой.
— Это даже не комплимент, между прочим. Русалки тупо сидят на камнях целый день, и все.
Он рассмеялся:
— Но их не так просто достать, вот в чем смысл. Никому еще не удавалось переспать с русалкой, они же к себе не подпускают.
Элли подумала, что это скорее связано с тем, что у них ниже пояса один хвост, но, может, она и ошибалась, поэтому вслух ничего не сказала. Вместо этого она снова перевела разговор на него, потому что, несмотря ни на что, любила его и хотела, чтобы он в этом не сомневался. Подравнивая волосы вокруг ушей, она тихо перечисляла все то хорошее, что он для нее сделал.
А сделал он много чего. Рисовал картинки, которые она потом раскрашивала (сто лет назад это было), а когда она пошла в школу, разрешил вместе с ним играть на площадке, хотя она была на два года младше, да и девчонка к тому же. На каникулах в Кении ее укусила собака, а потом попыталась укусить еще раз, и он заступился (это был самый героический поступок, который кто-либо ради нее совершал).
— Когда мы еще жили в старом доме, — вспоминала она, — и подруги ко мне приходили, ты всегда с нами разговаривал. А если встречали тебя в городе, подходил и болтал, как будто тебе правда интересны наши дела. У других братья вообще на младших сестренок внимания не обращали. А я всегда гордилась, что ты не такой.
Он улыбнулся:
— Какие приятные вещи ты говоришь.
— Это потому что ты сделал мне так много приятного. Помнишь тост на мой день рождения в шестнадцать лет, когда ты сказал, что я лучшая сестра в мире? А дурацкий концерт в школе на выпускной — ты громче всех хлопал, хотя я опозорилась там напрочь и забыла все слова!
Том смеялся, вспоминая о прошлом. Как же было здорово. Вспоминать. Он принялся рассказывать, как однажды летом они поехали в кемпинг на юге Франции, а место оказалось жутко неинтересным. Бассейн не работал, развлечений никаких, единственный плюс — кондитерская да воздушные змеи из местной лавки.
— И мы с тобой нашли ту горку, — сказал он, — помнишь? И запустили змеев с самой ее верхушки, а когда наскучило, скатились вниз и снова забежали наверх.
Элли поразилась, что он помнит. Жалко, что нельзя было стричь его часами. В комнате для гостей им было так хорошо вдвоем; с улицы доносились далекие и глухие голоса людей, готовящихся к празднику. Она осмелела:
— Может, поговорим о том, что случилось той ночью? Он резко обернулся и посмотрел ей в глаза:
— Серьезно? А тебе не кажется, что мне хочется отдохнуть от этих разговоров?
Элли отвела взгляд:
— Я кое-чего не понимаю. Он нахмурился:
— Ты с кем-нибудь разговаривала?
— Да нет. — Ей вдруг показалось, что они перебрасываются словами как будто сквозь дымовую завесу. — Я и в школу еще не ходила.
Они смотрели друг на друга молча.
— Если меня посадят, Элли, это конец.
— Знаю.
— Там такие есть люди... — Его голос оборвался, и он покачал головой, словно показывая, что видел такое, о чем говорить невозможно. — Это были худшие две недели в моей жизни.
В его глазах промелькнуло что-то... их мрачный блеск напомнил ей ту осень, когда он сломал руку и сидел на футбольном поле, воя от ярости, потому что теперь придется пропустить весь сезон, а его только что взяли в команду. Она отвернулась.
— Ну вот, — сказала она, — закончила. — Пригладила руками растрепавшиеся пряди. — Вроде симпатично.
— Симпатично? — Он взъерошил свой ежик. — Я не на такой эффект рассчитывал.
— А на какой?
— Хотел выглядеть как можно более невинным. — Он улыбнулся ей, глядя в зеркало. — Безобидным, вне подозрений.
Сидя на кровати, она смотрела, как он смахивает волоски со своей майки. Он побрызгал подмышки дезодорантом, плеснул лосьон после бритья на ладони, потер их друг о друга и похлопал щеки.
— Мне придется идти в суд и отвечать на вопросы? — спросила она. — Или они просто зачитают мои показания?
Словно не слыша ее, он натянул новую полосатую майку. Они с мамой купили ее на прошлой неделе; ценник все еще болтался сбоку. Он оторвал его и вручил ей:
— Выбросишь.
Она сунула ценник в карман:
— Ты меня слышал?
Он поправил майку, разглаживая морщинки перед зеркалом:
— Ты единственная была дома все время, значит, ты — главный свидетель. Так что в суд идти придется, не сомневайся.
У нее в животе все сжалось.
— Но они же не смогут заставить меня говорить.
— Если ты ничего не видела, не смогут.
Она кивнула. При взгляде на него ее охватила смесь жалости и страха, потому что мысль о том, что она должна и не должна говорить, ее пугала. Она уже две недели на этот счет переживала. Однажды дошла до того, что представила, будто взорвалась атомная бомба и никто не выжил, кроме нее. В этом выдуманном мире она бродила, открывая и закрывая двери, гоняя пыль ботинком и рассматривая вещи. И было так спокойно.
Она закусила губу:
— Когда меня в полиции допрашивали, я сказала, что, когда ты и все остальные вернулись, я сразу пошла наверх спать.
— Ну, тогда все в порядке.
Элли бросило в жар, когда она вспомнила, как встала с дивана в тапках и пижаме. Карин и ее подружка Стейси были такие шикарные, а вокруг них вились ребята — все только что пришли из паба. Девчонки улыбнулись ей, сказали, чтобы оставалась, поболтала с ними. Но по лицу брата она поняла: тот хочет, чтобы она сидела наверху и не высовывалась, — и, чувствуя себя полной идиоткой, Элли сказала, что у нее болит голова, и ушла.
— А еще я им сказала, — продолжала Элли, — что чуть позже выглянула в окно и видела всех на улице.
Том повернулся и уставился на нее:
— Я этого не знал.
— Я просто сказала, что все выглядело так, будто вам весело, а вы с Карин обнимались.
— Ты зачем это сказала?
— Потому что копы должны знать — она к тебе неровно дышала! А что, не надо было?
— Да нет, нормально, — ответил он. — Не расстраивайся. Они меня поджарить хотят, не тебя.
— Она же всю ночь с тобой заигрывала. — Элли сжала кулаки так, что ногти вонзились в ладони. — Ты же когда в спальню пошел за спальным мешком, она наверняка просто на тебя набросилась, и все?
Том поморщился:
— Не могу сказать, что я этим горжусь, Элли, но так, в общем, все и было, да.
Она кивнула:
— Так я и думала.
Он вернул стул на место, под стол:
— Может, хватит уже об этом? Мне не очень-то приятно обсуждать со своей младшей сестрой какой-то несчастный перепихон с этой сумасшедшей девкой. Пойдем лучше вниз, может, им помощь нужна.
Он скомкал газеты и выбросил их в урну. Элли собрала волосы в углу и сделала то же самое. Какая же она идиотка! Зачем напомнила ему о той ночи теперь, когда он в безопасности, дома, с семьей?
— Наряжаться не будешь? — спросил он. — Семейный праздник и все такое... Один за всех...
Он пытался рассмешить ее, копируя отца.
— И все за одного, — ответила она, желая подыграть ему.
Он погладил ее по голове:
— Не забывай о главном.
Еще одно папино выражение. Не забывай о главном — кто ты есть. И на чьей ты стороне.
— 5 —
|