Сознание и его собственник

31.

Но, оставаясь на почве того же эмпирического анализа, мы можем получить и другие "пункты" сознания, и при том такие, к которым нельзя обратиться уже с вопросом, как к имреку, и которые, если бы и отвечали, не всегда могли бы сказать "мое", а сказали бы "наше", – как в примерах: "Наша эпоха", "Пушкин – наша гордость и слава", "наши победы и поражения" и пр., – "наше", но отнюдь не каждого из нас. Мы говорим "Отче наш", а не "Отче мой", поясняет автор гениального сочинения "Ojcze Nasz" (гр. Цешковский), мы говорим о "нашем", общем Отце, который Отец наш только постольку, поскольку мы считаем себя братьями; "Живите, – говорит он, – но живите жизнью полной в любовном единении с родом и народом, со всем человечеством и Церковью, с матерью землей не мертвой, как вам кажется, но живущей одною с вами жизнью во вселенной, живите в любви непреходящей, – а тем самым уже будете жить в Боге и с Богом". Раз возможны такие мысли и чувства, такие переживания, то что же здесь, значит, мое сознание? Но интересно, что и в чисто личных высказываниях, мы сплошь и рядом подразумеваем не себя только. Такие выражения, как "моя родина", "мое моральное сознание", "моя служба", "мои политические убеждения", и пр., не только не указывают на меня, как на "собственника", но прямо внушают мысль о моем участии в соборных отношениях, которые тут характеризуются указанием на "пункты", "объединяющие" некоторое общное сознание33. Едва ли есть надобность останавливаться на этой стороне вопроса. В свое время кн. С.Н.Трубецкой в вышецитированной статье подобрал много эмпирических аргументов в пользу коллективности или соборности сознания. У нас есть наука, – как бы она ни называлась, – которая имеет своим предметом сознание, "существование которого не зависит от индивида. He потому, что данные этого сознания предполагают коллективный предмет (un sujet coliectif) отличный от индивидов, составляющих социальную группу, но потому, что они характеризуются признаками, которых нельзя получить единственно путем рассмотрения индивидов, как таких". Коротко, речь идет об "образах действия, мысли и чувства, которые представляют то замечательное свойство, что они существуют вне индивидуальных сознаний"34 Чьи же они?..

32.

Анализируя сознание, как такое, и не отдавая себе ясного отчета в том, что я, имрек, есть исключительно конкретная, социальная вещь, приписывают я чрезвычайное значение только потому, что, как было указано, в этом анализе исходят из себя же. Стремясь затем зафиксировать столь важную вещь, не решаются однако отрекомендовать самих себя, – в силу, вероятно, давления именно коллективного сознания, – как "единственную проблему философии", и начинаются поиски всеобщего представителя: душа, дух, трансцендентальная апперцепция, абсолютное я, и пр., суть такие покровы философской скромности. Субъективизм, в этом смысле, есть доказательство исключительной философской скромности и застенчивости, а отнюдь не самовлюбленности и чванства, как может показаться поверхностному наблюдателю... Но раз субъект, в самом деле, так безличен и так непретенциозен, то едва ли кому-нибудь может показаться парадоксом наше наблюдение, сводящееся к тому, что я есть предмет среди предметов, чья природа, впрочем, представляет еще совершенно открытый вопрос. Сказать, что этот предмет есть "единство сознания", значит, сказать совершеннейшую истину. Оговорка, что не только я есть единство сознания, нисколько не нарушает этого совершенства. К сожалению, как и много других "совершенных истин", и эта истина чрезвычайно пуста. Дело в том, что "единство сознания", – в силу коррелятивности, которую трудно отрицать, сознания и сознаваемого, – всегда будет единством также несознаваемого. – А значит единство сознаваемого есть единство сознания?.. Чтобы показать единство сознаваемого, "мира", "природы", нужно прибегать к разного рода "субстанциям", "силам", "вещам в себе", и прочим уловкам догматической метафизики, – не более ли соответствует достоинству философии обозначить единство сознания как "субъект" и через него гарантировать возможность самой философии и всяческого о нем, – кроме так опозоренного метафизического, – знания? Вот – козырный туз субъективизма! Но беда в том, что этот "туз" был вынут не из сданных для игры карт, а на этот случай оказался припасенным заранее, – вследствие чего он и называется фальшивым... Об этом была речь.