|
Понимая пол, как ту сферу в человеке, где он таинственно связан со всей природой, то есть понимая его метафизически, Розанов считает все «остальное» в человеке, как выражение н развитие тайны пола. «Пол выходит из границ естества, он – внеестественен и сверхестественен» (96). Если вообще «лишь там, где есть под, возникает лицо, то в своей глубине под есть «второе, темное, ноуменальное лицо в человеке»: «здесь пропасть, уходящая в антипод бытия, здесь образ того света» (98). «Под в человеке подобен зачарованному лесу, то есть лесу, обставленному чарами; человек бежит от него в ужасе, зачарованный лес остается тайной» (99). В замечательной статье «Семя и жизнь» (в сборнике «Религия и культура») рассыпано много характерных и существенных размышлений Розанова на те же темы. «Пол не функция и не орган», – говорит здесь Розанов против поверхностного эмпиризма в учении о поле; отношение же к полу, как органу, «есть разрушение человека» (100). В этих глубоких словах ясно выступает вся человечность этой метафизики; никто не чувствовал так глубоко «священное» в человеке, как Розанов, именно потому, что он чувствовал священную тайну пола. Его книги напоены любовью к «младенцу» (особенно замечательно все, что он писал о «незаконорожденных» детях), – и не случайно то, что последний источник «порчи» современной цивилизации Розанов видит в том разложении семьи, которое подтачивает эту цивилизацию. Углубление в проблемы пола у Розанова входит, как в общую рамку, в систему персонализма, – в {этом} вся значительность его размышлений. Метафизика человека освещена, у него из признания метафизической центральности ---------------------------------------- (92) «В мире неясного и нерешенного», стр. 7. (93) «Люди лунного света» (1911), стр. 71. (94) Ibid., стр. 70. (95) Ibid., стр. 28. (96) «В мире неясного и нерешенного: «, стр. 110. (97) Ibid., стр. 5. (98) Ibid., стр. 110. (99) «Из восточных мотивов» (Тетради), стр. 24. (100) «религия и культура», стр. 173. [465] сферы пола. «Пол не есть вовсе тело, – писал Розанов однажды (101), – тело клубится около него и из него»... В этой и иных близких формулах Розанов неизмеримо глубже всего того «тайновидения плоти», которое Мережковский восхвалял в Толстом: никто глубже Розанова не чувствует «тайны» пола, его связи с трансцендентной сферой («связь пола с Богом большая, чем связь ума с Богом, даже чем связь совести с Богом») (102). 12. Вдумываясь в то, как складывается судьба семьи в развитии христианской истории, Розанов сначала был склонен, как мы видели, обвинять Церковь, вообще «историческое христианство» в одностороннем уклоне в сторону аскетического «гнушения» миром. Но постепенно его взгляд меняется, – он уже начинает переносить свои сомнения на самую сущность христианства. «Христианство давно перестало быть бродилом, дрожжами», оно «установилось» (103). Оттого «вокруг нас зрелище обледенелой в сущности христианской цивилизации..., где все номинально» (104). Источник этого, по новому сознанию Розанова, в том, что «из текста Евангелия естественно вытекает только монастырь» (105). «У Церкви нет чувства детей», – в другом месте утверждает Розанов (106). Высшей точки эти сомнения его достигли в его нашумевшей статье об «Иисусе Сладчайшем» (в сборнике «Темный лик христианства»). Здесь Розанов утверждает, что «во Христе мир прогорк» (107). У Розанова начался период христоборчества, решительного поворота к Ветхому Завету (религии Отца). Теперь оказывается, что он «от роду не любил читать Евангелия, – а Ветхим Заветом не мог насытиться» (108), что «иночество составляет метафизику христианства» (109). Христианство он теперь называет «христотеизмом», в котором только одна треть правды теизма» (110). Особенной силы и острой выразительности христоборчество Розанова достигает в его предсмертном произведении «Апокалипсис нашего времени». Это – очень жуткая вещь с очень острыми, страшными формулами. «Христос невыносимо отягчил человеческую жизнь», Христос – «таинственная Тень, наведшая отощание на все злаки»; — 411 —
|