|
отъединяющее умирающего от остальных, разверзающее непреодолимую пропасть между ним и "всеми остальными" - а тем самым лишь доводящая до последовательного вывода его изначальную "дистанцированность" от людей, неспособность пробиться от "я" - к "ты", "мы", к "они", - эта смерть и впрямь исчезает для человека, прорвавшегося к "другому" ("другим") хотя бы и на смертном ложе. Она перестает его завораживать, он перестает ее бояться, ибо понимает: жизнь не кончается вместе с ним, она продолжается в его близких и любимых, а с ними, в них - живет и он. Так согласно Толстому смерть как бессмыслица, как зло побеждается любовью, сообщающей осмысленность даже индивидуальной человеческой кончине. Это и означают последние слова Ивана Ильича: "Кончена смерть... Ее нет больше". Смерть, которая мучила его больше всего, была олицетворением его собственного эгоистического, "безлюбого" существования, герметически замкнутого на себя. Страх смерти оказался всего лишь болезненной "проекцией" существования одичавшего "я", в котором все человеческое пожиралось обезумевшим инстинктом самосохранения: "я", вообще "забывшего" о том, что на свете существуют "другие", "уничтоженные" этим "я" только за то, что им не предстояло умереть с сегодня на завтра. Нужно было вспомнить о них вспомнить по-настоящему, приняв их в себя изнутри, пережив их горечь, их тревогу, их боль. Тогда невыносимый кошмар бессмысленной (и все обессмысливающей) Смерти исчез: осталась жизнь, бытие - как дар человечеству, который не перестает быть даром оттого, что каждому человеку предстоит умереть. Ю.Н. Давыдов ПРИМЕЧАНИЯ — 438 —
|