|
Тезис, об условности символа стал как бы фокусом культурологических рефлексий. Представители самых различных доминионов- культуры приняли его, безотносительно к своему отношению к кантовской философии. Математик Пуанкаре в выдвинутом нм положении об относительности научных принципов и лингвист Соссюр, провозгласивший условность лингвистического знака, психолог и логик Бенно Эрдман, не находящий в акте суждения ничего, кроме течения словесных представлений, которым не соответствует никакого значения, и эстетик Христиансен, доказывающий зависимость возникновения эстетического объекта от форм нашего воззрения, - все они согласно подчеркивают ставший непререкаемым факт: условность достижений культурного эмблематизма. Но дело вовсе не в подчеркиваний этой, действительно имеющей основания, ситуации. В самом деле: тезис об условности символа явился реальным открытием самосознающей культуры; всякое моделирование по существу своему относительно: от незамысловатых форм детской игровой фантазии до математических мнимых величин, от расхожих речевых оборотов де сложнейших поэтических метафор. Ребенок, играющий в палочную лошадь (в палку, как лошадь), и математик. оперирующий формулами типа х = ? -1 ходячее выражение "солнце садится" и образ Маяковского "в тебя вцелую огненные губы фонарей" представляют собою лишь различные уровни вымысла. Возникает вопрос: соответствует ли этому вымыслу нечто реальное или он является чем-то автономным и самодостаточным? Иначе говоря: если символ конструктивен, сводится ли он полностью к этой конструктивности или последняя является деятельностью на основе отражения объективно реального? Вопрос этот - кардинальный для всей проблемы - четко выявил начала и концы ее. Кантовский н в особенности неокантианский ответ, установивший примат функции над бытием, отношения над вещью, недвусмысленно подчеркнул автономность культурных эмблем. Это можно усмотреть хотя бы в истории с "вещью самой по себе" (противоречий, связанных с учением Канта о "схематизме чистых понятий рассудка", мы коснемся в следующей главе). Такое гипостазирование символа с признанием его условности привело к решительным и радикальным последствиям, ибо, в корне взять, провозглашение релятивизма в столь исключительной форме сулило не менее исключительные реакции. Коронованная абстракция, безвредная в стенах чисто, логических измышлений, угрожала ликвидацией вековых достижений культуры. Перечислим ряд симптомов ее, весьма показательных: феноменализм, конвенционализм и скептицизм стали ее "прагмой", и домашняя философема: "Все в мире, друг мой, условно" неожиданно оказалась возведенной до ранга первостепенного культурного принципа, произрастающего всеми специями рафинированного скепсиса и эстетства. И вот, видим мы сенсационную "Философию как если бы" Г. Файхингера выдержавшую восемь изданий за 10-летний срок и культивирующую "гомункулуса": все есть фикция, иллюзия, "как если бы". Реалисты говорят о "res" (вещь), но вещь - фикция, идеалисты - об "идее", но и идея - фикция- Мышление - функция психики. Психика субъективна. Субъективное фиктивно. Фиктивное ложно. Ложное есть заблуждение [21]. Но что же есть истина? Она добывается мышлением, т.е. психикой, т.е. субъективным, т.е. фиктивным, т.е. ложным, она, следовательно, есть ложь, заблуждение. Почему же тогда называть ее истиной? Потому что она - не простое заблуждение, а целесообразное, т.е. прагматически нужное. Но если это так, если все есть фикция, значит и заблуждение - фикция? Да, отвечает нам Файхингер, но если истина есть целесообразная степень заблуждения, то заблуждение - нецелесообразная степень фикции [22]. Вы подумайте только: получается, что истина есть целесообразная степень нецелесообразной степени фикции! "Dona iam пес nasci Hcet, ita corrupta sunt semlna" ("Уже не может родиться ничего хорошего, настолько испортились семена"), говорит Тертуллиан [23]. — 10 —
|