|
Мир не определен (поэтому начинается работа философии, как и работа искусства). В том числе не определено до конца и наше восприятие. Ну, скажем, восприятие сырости не случилось как восприятие того, что происходило на самом деле, до тех пор, пока я не проделал путь, преобразуя свою психику, поставлю себя на место воспринимающего, тогда я восприму сексуальное знамение. То есть это случится в мире, а пока этого нет, это не случилось в мире. Я сказал, что есть наше существование и есть какие-то образы его, которые мы должны расшифровать, и, расшифровывая их, мы проделываем Путь, упорядочиваем свою психику, свое сознание. Мы овладеваем собой и делаем это, конечно, трансформируя себя. В этом смысле философия есть машина преобразования человеком самого себя. Искусство, о котором я говорю, есть тоже машина преобразования. Не преобразовавшись, нельзя воссоединиться со смыслом. Сказать «путь» и сказать «преобразование себя» — сказать одно и то же. Повторяю: Путь спасения, Путь собирания своей жизни. Эдип не может, не преобразовав себя, то есть не заглянув в себя, собрать свою жизнь, которая — знает он об этом или не знает — есть жизнь человека, который убил своего отца и спит со своей матерью. Для того чтобы проделать Путь, Эдипу надо заглянуть в себя. То есть проделать, в сущности, трагический опыт— я имею в виду опыт трагедии, опыт написания текста. Текст нужно пройти, а текст — это продукт, это искусственное явление и одновременно часть жизни, в которой что-то случается через текст. Например, собранная жизнь в жизни может случиться через текст. Такие тексты есть тексты сознания, их строит искусство, строит философия. Когда мы читаем Евангелие, то там есть смыслы нашей жизни — смыслы того, что с нами на самом деле происходит. Там это написано в виде рассказа о каких-то других исторических событиях (выдуманы они или нет, не имеет никакого значения). Важно, что мы узнаем о себе что-то через этот текст, содержащий знамения, то есть, что с нами на самом деле будет. Потому что структура нашей истории есть наша структура, структура смертных существ, которые живут, подчиняясь определенным законам: если они делают то-то и то-то, то будет то-то и то-то, ничего другого. И о том, что будет, есть знаки, образы. О том, что будет с Марселем Прустом, был знак — запах уборной. Но вернемся к более серьезному тексту. Чтобы увидеть смысл, намекающий на структуру нашей сознательной жизни или на структуру нашей истории, нашей судьбы, нужно, оказывается, двинуться к одной точке — к точке одновременности с происходящими там событиями. Одновременность есть вечный акт. Вечный акт чего? В данном случае я беру этот образ, потому что он очень пластичный, очень ясный. Это образ «агонии Христа». То есть содержание этой агонии и есть вечный акт. Как говорил Паскаль, агония Христа будет длиться до конца времен (это не есть что-то совершившееся, мы внутри нее). И добавляет еще одну вещь, очень важную и для меня, и для нашего понимания: агония будет длиться... И все это время нельзя спать. Это то, что я учеными словами назвал «поставить себя в точку, где я своим актом доопределяю мир» — в том числе в простейших актах восприятия (что я испытываю на самом деле? что случилось, когда вошла рука в аквариум?). Я приду к расшифровке смыслов собственной жизни, если поставлю себя как бы внутрь вечного акта, окажусь одновременен событиям, зашифрованным в Христовом распятии. Это, кстати, делали потом протестанты. Циклически повторяющаяся реакция в нашей религиозной жизни есть реакция восстановления одновременности с этими событиями. Протестантское движение против католической церкви тащило за собой восстановление акта «я один на один с миром», когда я доопределяю смысл событий в нем. — 6 —
|