|
В первые дни моего пребывания в Ленинграде я был захвачен вихрем впечатлений. Привыкание было трудным: я постоянно пребывал в состоянии какого-то ошеломления. Но постепенно сложилось вполне определенное ощущение, которое больше не покидало меня и полностью подтвердилось последующими впечатлениями. Вообще я слишком много слышал о коммунизме, Третьем Интернационале и в сущности слишком мало о самой Революции, и слишком много о большевиках, при всем том, что последняя революция была совершена по их инициативе. Теперь-то я понимаю, что любой школьник, изучающий историю, должен знать, что силы, высвобождаемые революцией, не являются функцией (в любом математическом смысле) усилий, и еще меньше мнений и надежд тех, кто приводит в движение локомотив событий. Раздраженный тем, что я не учел эту очевидную историческую истину, разбираясь в событиях, происходящих в России, я сваливал свою вину за их неверное истолкование на других: я возмущался приверженцами и апологетами, так же как и критиками и врагами большевизма и коммунизма, которые своими бесконечными разговорами и писаниями о них дезориентировали меня, оставив в полном неведении относительно одного из наиболее основополагающих фактов революции, на который они намекали, но о котором почти ничего не говорили, называя его скорее психологическим и нравственным, нежели чем просто политическим и экономическим: революцию в отношении людей к нуждам и возможностям жизни. В этой реакции я, возможно, склонен недооценивать важность теорий и ожиданий, которые, очевидно, нажали на спусковой крючок и освободили сдерживаемые силы. Я все еще с трудом пытаюсь сформулировать точное значение коммунистической формулы и большевистских идеалов в современной жизни страны: но я склонен полагать, что не только нынешнее состояние коммунизма (т.е. его не-существования в любом буквальном смысле), но даже и его будущее имеет меньшее значение, освобождения людей к самосознанию как определяющей силы в формировании их конечной судьбы. Такое заключение может показаться абсурдным. Оно действительно противоречит как тем, для кого марксистская ортодоксия составляет все значение Русской революции, так и тем, кто усвоил традиционное представление о большевистской России. Однако никоим образом не желая умалить значение судьбы большевистского марксизма для России и всего мира, я твердо убежден, что эта фаза событий вторична по отношению к чему-то другому, что только и может быть названо революцией. То, что существующее положение вещей не есть коммунизм, а только переход к нему; то, что диктатура пролетариата есть лишь аспект классовой борьбы, антитезис к тезису диктатуры буржуазного капитализма, существующего в других странах; то, что она обречена на исчезновение в новом синтезе, — это говорят нам и сами коммунисты. Нынешнее состояние — состояние перехода, этот факт столь очевиден, что нетрудно с ним согласиться. То, что это с необходимостью является состоянием перехода к точной цели, намеченной марксистской философией истории — есть ни что иное, как догмат, который перед лицом новых, пробудившихся к жизни сил, начинает отдавать устаревшей, избитой абсолютистской метафизикой и изжившими себя теориями “прямой линии” и однонаправленной “эволюции”. — 2 —
|