Розенкрейцерское просвещение

Вот тогда-то немецкие князья обратили свои взоры на юного пфальцграфа Фридриха V, и чем дальше, тем яснее становилось, что именно ему суждено занять пустующее место предводителя протестантского сопротивления габс­бургским державам. Кандидатура Фридриха казалась наи­более предпочтительной по многим причинам. Он унас­ледовал титул курфюрста Пфальцского — главного из свет­ских выборщиков императора. А вместе с титулом — давние традиции протестантского «активизма», заставлявшие ви­деть в нем государя, от рождения предназначенного к то­му, чтобы возглавить Союз германских протестантских кня­зей, направленный против лиги князей-католиков. К тому же он имел прочные связи с протестантами Франции — его дядя, герцог Бульонский, числился среди лидеров гу­генотского движения. С Нидерландами, главным оплотом протестантизма в Европе, Фридриха соединяли семейные узы. Наконец — что явилось решающим доводом, фраг­ментом, довершившим тщательно выстраиваемый мозаич­ный портрет, — он женился на дочери короля Велико­британии. Стало быть, можно рассчитывать — думали сто­ронники курфюрста Рейнского — и на поддержку всего дела со стороны Якова I: в самом деле, не отступится же этот король от родной дочери и зятя. Все это выглядело идеальным сочетанием политических альянсов, объединен­ных фигурой молодого пфальцграфа, и ясно указывало, что именно ему предстоит сыграть заглавную роль в тот критический, но неуклонно приближающийся период, ко­гда Европа наконец обретет новую судьбу.

Исход же ближайшего будущего во многом будет за­висеть от того, приверженец какой партии окажется на троне германского императора, от того, сумеют ли Габс­бурги и дальше сохранять свое верховенство в Священ­ной Римской империи.

В напряженной атмосфере межвоенной Европы (име­ется в виду промежуток между религиозными войнами XVI столетия и Тридцатилетней войной) смерть импера­тора Рудольфа II в 1612 г. привела к политическим за­труднениям, очень похожим на симптомы кризиса. Ру­дольф II, хотя и принадлежал к дому Габсбургов, весьма прохладно относился к своему дяде Филиппу II Испан­скому, сам же вел непонятную для других европейских государей жизнь, без остатка заполненную таинственны­ми и мудреными занятиями. Императорский двЪр свой он переместил из Вены в Прагу, и столица Богемии пре­вратилась в средоточие алхимических, астрологических и научно-магических изысканий всяческого рода. Укрыв­шись в огромном пражском дворце, с его прекрасными библиотеками и «комнатами чудес», в которых были со­браны диковинные «магические» механизмы, Рудольф соз­нательно устранился от всех проблем, возникавших из-за фанатичной нетерпимости Филиппа — его ужасного дя­ди. Прага при Рудольфе стала Меккой для ценителей эзотерических и научных знаний, стекавшихся в этот го­род со всей Европы. Здесь побывали Джон Ди и Эдуард Келли, Джордано Бруно и Иоганн Кеплер. И пусть тог­дашняя Прага слыла местом несколько странным, зато обстановка в городе отличалась терпимостью к инако­мыслящим. Никто не мешал евреям углубляться в каб­балистические штудии (у Рудольфа в религиозных со­ветниках числился — и был весьма близок к своему по­кровителю — Писторий, каббалист), а существование возросшей на местной почве «Богемской церкви» (Религиозное и церковное движение в Чехии, начавшееся в XV в. как своего рода протореформация, было явлением неоднозначным, и его история в достаточной степени не исследована. Ф. Йейтс специально этой проблемой не занималась и употребляет термин «Богемская церковь» в обобщенном смысле.) было легализовано специальной «Грамотой Его Величества». Богемская церковь возводила свою историю к Яну Гусу и являлась старейшей из реформированных церквей Ев­ропы. Веротерпимость Рудольфа простиралась не только на Богемскую церковь, но и на «Богемских братьев» — мистическое сообщество, разделявшее учения этой церкви. Прага при Рудольфе была городом ренессансной куль­туры — в том особом преломлении, которое эта культура получила в Восточной Европе. В чешской столице, словно в плавильном тигле, перемешивались самые разные идеи; она обладала таинственной притягательной силой, обеща­ла неведомые прежде пути развития. Но как долго город сможет сохранять свою — пусть относительную — неза­висимость теперь, когда Рудольф умер? На какое-то вре­мя проблема отпала сама собой благодаря восшествию на имперский и богемский престолы Матвея, брата Рудоль­фа. Но Матвей был стар и ничтожен и, что самое огорчительное, вскоре умер — далее оттягивать решение богем­ского вопроса было невозможно. Силы реакции смыкали ряды: еще пара-другая лет, и мирная передышка закон­чится. На имперский и богемский троны прочили эрцгер­цога Штирии Фердинанда. Фанатичный католик, пред­ставитель семейства Габсбургов, учившийся у иезуитов, он только и думал о том, как искоренить всяческую ересь.