Мое водолечение

Спустя 9 лет сын возвратился домой и рассказал свою жизненную повесть. Точно так же и «Мое водолечение» по прошествии 9 лет могло бы кое-что рассказать о своей судьбе. Прекрасно принятое в лучших домах, иными оно. с неудовольствием было заброшено в дальний угол. С ним произошло то, что бывает со многими новшествами; все хорошее нередко подвергается нападкам, а если бы оно не подвергалось им, то это было бы также не совсем хо­рошо. То же самое случилось и с «Моим водолечением» и его автором.

Теперь выходит в свет 60-е издание. Желаю ему выс­шего успеха повсюду, где оно найдет себе применение!

А я своею душою стану всюду сопутствовать книге, призывая Творца и Устроителя всякой судьбы, да сделает Он всех участниками всего, что полезно для временного и вечного блага людей.

Верисгофен, 15 (27) марта 1896. Автор

ВВЕДЕНИЕ

Если на дереве не найдется двух листьев, совершенно похожих один на другой, то тем более на свете нет двух людей с совершенно одинаковой судьбой; и если б каждый мог перед смертью описать свою жизнь, то различных биографий было бы столько же, сколько людей. Часто кажется, что жизненные пути человека так же перепутаны друг с другом, как нитки в запутанном клубке — без всякой цели, без всякого порядка; но это лишь кажется, на деле же этого никогда не бывает. Светоч веры посы­лает свой освещающий луч в густую тьму и показывает нам, как все эти перепутанные нити ведут к одному и слу­жат мудрым предначертаниям и целям Создателя. Пути Провидения неисповедимы!.. Когда я, удрученный годами, бросаю взгляд на прожитые годы и наблюдаю извилины моего жизненного пути, я вижу, что часто стоял на краю гибели; но потом, вопреки всякому ожиданию, путь мой осветился лучом призвания, и я имею тем большее основа­ние превозносить мудрое и любвеобильное Провидение, что оно путем, ведущим, по людскому мнению, к гибели и смерти, указало мне и бесчисленному множеству дру­гих новые источники жизни.

Мне было около 21 года, когда я с путевой книжкой в кармане покинул родину. В книжке было написано, что я — ткацкий подмастерье; но в сердце у меня еще с детских лет было написано иное, С невыразимой и страстной тос­кой мечтал я об осуществлении своего идеала и долгие-долгие годы ждал этого отпуска — я желал сделаться священником. Итак, я ушел не для того; чтобы направлять и дальше ткацкий челнок, как того желали и надеялись, а переходил с места на место, отыскивая кого-нибудь, кто бы помог мне учиться. Во мне принял участие теперь уже покойный прелат Матиас Меркле (ум. 1881), бывший тогда капелланом в Грененбахе, и два года давал мне частные уроки с таким усердием, что я по прошествии этих двух лет мог быть принят в гимназию. Труд был не лег­кий и, как казалось, напрасный. После 5 лет величайших лишений и напряженной работы я был разбит телесно и душевно. Раз отец приехал, чтобы увезти меня из города, и у меня до сих пор еще звучат в ушах слова моего, квартирного хозяина: «Послушайте, господин ткач! На этот раз вы увозите своего сына в последний раз». И не Он один, так думал. Разделяли его мнение и другие. Зна­менитый в то время военный врач, большой филантроп и великодушный утешитель бедных больных, посетил меня в предпоследний год моего пребывания в гимназии 90 раз, в последний год— более 100 раз; но моя все более развивающаяся болезненность побеждала его медицинские познания и готовую на всякие жертвы любовь к ближ­нему. Я сам потерял надежду на выздоровление и с тихой покорностью ожидал конца.