|
Бедная, бедная женщина, думала Настя об авторе этой книги. Бедная, бедная женщина, подумала она и о себе. Она стала такой же. Неживой, нечестной, несчастной. Она предала саму себя. Свою мечту. Свою веру. Она предала даже свою веру в Бога, в добрую Вселенную, которые были готовы ее поддержать... Все свое она предала... И вывод этот как будто бы опять — задел ее, задел сильно, больно. И она сидела и плакала и говорила только: — Так предать себя... Так не уважать себя... И новый смысл этого слова как будто бы открылся перед ней. Уважать себя — это считать себя важной. Считать важными свое мнение, свои чувства, свои ощущения... Но — не было ее уважения к ней самой. Было уважение мнения чужого человека. И не Маши или Полины Сергеевны, а чужой тетки... И думала она потрясенно опять и опять: — Так предать себя... И так предать свою мечту... Так себя потерять... И просто плакала от жалости к самой себе, которую она потеряла и которую теперь надо было заново искать... А утром, как будто бы устав думать и плакать, встала она, слабая и грустная, и, походив по квартире, в которой царила такая же разруха, как и в ее душе, подумала смиренно: — Натворила я много... Надо разгребать это как-то... И какой-то слабый импульс в ней родился. Как подсказка — как разгребать все это надо. Сама комната ее, в пыли, в какой-то заброшенности, неубранности, подтолкнула ее к этому. И она, одевшись в халат, умылась, волосы пригладила и начала в квартире порядок наводить, грязь и пыль убирать. И подумала грустно — если б можно было так в себе это вымыть... Но уборка эта, медленная, спокойная, как-то состояние ее изменила. Как будто чистота эта, которая начала вокруг нее создаваться, и ее чище делала. И как будто бы силы в ней стали прибавляться от чистоты, которую она своими руками творила. И в какой-то момент в ней вдруг проснулся аппетит, и она пошла на кухню, чаю себе налила, банку консервов открыла, с куском высохшего хлеба это съела. И опять к уборке вернулась. Что-то мыла, что-то вытирала. И в какой-то момент она даже почувствовала увлечение уборкой этой. И подумала грустно: — Мне теперь только это и остается — порядок наводить, хозяйничать... Чем еще одинокая женщина может дома заниматься? И вечером, стоя у окна чистой своей, какой-то обновленной ее вниманием комнаты, подумала она грустно, глядя на светящиеся за окном огни домов: где-то там — он. Но она, предавшая, изменившая себе, своей мечте, — не получит его. И это правильно — за все надо платить... И больше — не стала об этом думать. — 148 —
|