|
Сильной и яркой бытописью, овеянной на этот раз мягким юмором, отмечены «Сказки о кладах». В отзыве о «Невском альманахе на 1830 год», где впервые была напечатана повесть, Пушкин оценил ее как «лучшее из произведений Байского, доныне известных». В «Сказках о кладах» нашла своеобразный выход тяга Сомова к «большому» повествованию. Но строится оно по старинке, самый замысел предполагал обращение к приему экстенсивного «нанизывания» разных сказаний: по собственному признанию автора, целью его было «собрать сколько можно более народных преданий и поверий». Однако в «Сказках о кладах», как и в других «былях» Сомова, поверья звучат совсем не так, как в «небылицах». Они становятся важным средством характеристики персонажей рассказа, будь то простодушные носители веры в чудесное, предприимчивый плут, который использует ее в своих целях, или выражающий не чуждую элементов дидактики точку зрения автора «просвещенный» герой. Подобное же столкновение разных повествовательных стихий – стихии чудесного и контрастирующей с ней прозаически бытовой, иронической – легко проследить и в произведениях Сомова из русской жизни. Народнопоэтическая фантастика и тут сохраняет для автора свою притягательную силу. Но обрабатывая русские поверья, Сомов с помощью искусной литературной рамки неизменно включал мир народных преданий и фантастических представлений в более широкий культурный контекст. В «Оборотне» народная фантастика «остранена» интонациями и деталями рассказа, вложенного в уста человека, не принадлежащего к крестьянской среде. Свою «сказку» он начинает обращением к «любезному читателю», полемическими выпадами по адресу романтической литературы и современной журнальной критики, а кончает «Эпилогом», ироническая концовка которого отсылает привычного к литературным «поучениям» читателя к традиционному басенному сюжету. Все это очень напоминает структуру написанного годом позднее пушкинского «Домика в Коломне». В «Кикиморе» крестьянин обращает свой сказ о домовой нечисти к слушателю-барину, а тот не только сам не верит в чудеса, но и пытается (хоть и без успеха) заронить искры сомнения в душу расскаэчика. Тем самым повесть превращается в картину столкновения двух типов сознания, наивного и просвещенного. Но как Порфирий Байский кроме «былей» писал «небылицы», так Сомов складывал и «русские сказки». Он свободно варьировал в них летописные, сказочные, былинные мотивы, использовал народные пословицы в поговорки, дополняя подлинно фольклорную основу собственным вымыслом. В сказках Сомова – об Укроме-табунщике, об Иване, купецком сыне, о дурачке Елесе («В поле съезжаются, родом не считаются») – бросается в глаза интерес автора к героическим сторонам народного характера, причем вершителем подвига оказывается у Сомова Иван русской сказки, о котором никто не знал, не слыхал, пока не пришла беда – лихие ли половцы или лесное чудовище. По своему героика-патриотическому пафосу к этим сказкам непосредственно примыкает лирическая миниатюра «Алкид в колыбели», где Сомов, продолжая линию гражданской патетики декабристской поры и предвосхищая лирические пророчества Гоголя, призывает Россию идти «прямым путем, путем просвещения истинного, гражданственности нешаткой», к предназначенному ей великому будущему. — 14 —
|