|
Еще в начале XIX в. литературное направление и жанр настраивались как бы по одному камертону. Средний участник литературного процесса следовал общепризнанным законам жанра. Тип героя, сюжета, самый набор средств поэтического выражения складывались в некую устойчивую систему, образовывали жанровое «клише». Повествователи-карамзинисты, не достигая уровня Карамзина-прозаика, не только не переступали жанрово-стилистических границ, им обозначенных, но и разрабатывали, как правило, лишь одну из созданных им модификаций повести. В первой половине 1820-х гг. положение решительно меняется. Еще выходят в свет очередные тома «Истории» Карамзина, выступает с путевыми очерками Жуковский, интенсивно работает и печатается Нарежный, но лицо прозы с начала десятилетия определяют литераторы нового поколения. Инерция предшествующего литературного развития дает пока о себе знать, проявляясь в преимущественном интересе к привычным жанрам путевого и нравоописательного очерка, повести, к литературным «мелочам». Однако те изменения, которые медленно с начала века накапливались внутри каждого жанра, подготовили выход за пределы жанровых стереотипов, и тех, что достались в наследство от классицизма и сентиментализма, и новых, быстро возникавших в литературе преромантизма. Как ни очевидны завоевания А. Бестужева, который от повести к повести совершенствовал свое искусство, обретал все новые и новые возможности отражения предметного мира и умственной жизни эпохи, неразработанность у нас приемов прозаического повествования способствовала тому, что под его пером повесть по духу и построению приблизилась к романтической поэме, сменив устаревший канон сентиментальной своей предшественницы на другой, не менее четко определившийся. На этот раз, однако, жанровое «клише» просуществовало недолго и сломано было общими усилиями. Около 1823–1824 гг. значение писательской индивидуальности возрастает настолько, что даже в творчестве начинающих прозаиков (независимо от степени их литературной одаренности) традиционные жанровые формы приобретают несходное, индивидуальное звучание. А поиски ведутся одновременно в разных направлениях, и близится момент, когда их результат станет явным и разом появится несколько повестей, созвучных времени и не похожих одна на другую Этот знаменательный момент не за горами, но пока… В 1823 г. московские любомудры задумали журнал. Журнал не состоялся, но сохранился рассказ М. П. Погодина – образная характеристика тогдашнего состояния русской прозы. «Одоевский, – вспоминал Погодин, – смело сказал: для первой книжки я напишу повесть. Уверенность, с которой произнесены были эти слова, подействовала на некоторых из нас очень сильно: каков Одоевский! прямо так-таки и говорит, что напишет повесть; стало быть, он надеется на себя!» [В память о кн. В. Ф. Одоевском. М., 1869, с.49]. Между тем В. Ф. Одоевский обещанную повесть написал, а следом явились повести А. Погорельского, Сомова, самого М. П. Погодина, обновил палитру А. Бестужев. Каждая из их повестей (а они не сходны между собой) в 1830-е гг. стала истоком целого направления в развитии русской повести – исторической, психологической, общественно-сатирической, обращенной к исследованию народной жизни. Но первые эти всходы явились в самый канун событий на Сенатской площади, на время их прибило декабрьским морозом. И еще в 1827 г. у нас, по замечанию Пушкина, «…не то что в Европе – повести в диковинку» [Пушкин А. С., Полное собрание сочинений, т. XIII, М.-Л., 1937, с. 341]. В эти-то годы, когда отделы прозы русских журналов заполнялись по преимуществу переводами, а оригинальную русскую прозу за редкими исключениями все еще представляли отрывки из «путешествий», письма, традиционные «малые» жанры – портрет, описание, размышление, за первой повестью Ореста Сомова последовали другие, и их череду оборвала лишь смерть повествователя. — 10 —
|