Начиналась так: «Австрийская армия расположена сейчас в виде дамского ботинка, причем левый фланг образует собой как бы носок, а правый как бы верх ботинка. N-й корпус стоит в виде высокого каблука, причем рантом его является…» и т. д., и т. д. Прочтя эту статью, редактор рассвирепел. Долго кричал на военного обозревателя: – Что вы всюду тычете ваши сапоги, туфли и башмаки? Что это за военные статьи, ни одна из которых не обходится без каблука, ранта, подъема и носка? На плане расположение австрийской армии похоже на кочергу, а вы всюду хватаетесь за свой излюбленный сапог. Понимаете? Кочерга, а не сапог! – Извините! – обиженно возразил новый обозреватель. – Я не кухарка какая-нибудь, чтобы сравнивать положение армии с кочергой. – Но и не сапожник же, – завизжал редактор, – чтобы сравнивать армии с сапогом! – Извините, – угрюмо прошептал новый обозреватель, – как не сапожник? Мне своей профессии стыдиться нечего. Сейчас я, конечно, приглашен вами на пост военного обозревателя, но раньше я действительно работал подмастерьем у сапожного мастера Василия Хромоногого. И когда он, получив расчет и собрав свои вещи (пучок дратвы, две колодки и коробку вару), уходил, – в глазах его читался короткий упрек: «За что? Чем я хуже других?» СтарческоеПадают, падают желтые листья на серые, скользкие дорожки. Нехотя падают. Оторвется лист и тихо, неуверенно колеблясь, цепляясь за каждую ветку, за каждый сук, падает, падает лист, потерявший все соки, свернувшийся, как согбенный старичок. – Кхе-кхе… Невеселую песню тянет тонким голосом запутавшийся среди черных голых ветвей ветер, тоже состарившийся с весны, когда было столько надежд и пышного ощущения своего бытия. У черта на куличках теперь эти надежды и это пышное ощущение бытия! Где та нарядная береза, которую он любил целовать в теплый задумчивый вечер, когда озеро гладко, как дорогое зеркало, а оттуда, где закат, доносится мирный, умилительный колокольный звон? От березы остался грязный скелет, и сама она вместо гармоничного шелеста издает такой печальный скрип, что взять бы да и повеситься на ней от тоски и ужаса. И еще упало несколько листьев. И еще… – Кхе-кхе… К вам, бедные старики человеки, обращаются мои взоры, и тоска давит сердце: ведь и я буду стариком. Не хочется… Как сухие листья, опадут мои нежные, шелковистые волосы – мои волосы! Как сучковатые ветви, станут мои гибкие сильные руки – мои руки! Уродливыми корнями уйдут в землю мои стройные ноги, каждый мускул которых напрягался и дрожал, когда несли они меня к любимой, – мои сильные ноги! Темная кора, вся в морщинах и царапинах, будет покрывать пригнувшееся к земле тело – мое тело, которое жадно целовали ненасытные женские губы. — 3 —
|