|
Тем не менее я должен сказать, что на месте Гоклена не стал бы представлять материал так, как сделал он. Многочисленные намеки на астрологические знания, которыми он пользуется, чтобы проиллюстрировать свои цели, вступают в слишком резкое противоречие с весьма точным, с другой стороны, изложением полученных автором статистических результатов в области «планетарного воздействия на наследственность», когда говорится об удивительном предпочтении, отдаваемом некоторым планетам в часы рождения исключительных личностей. Но, представляя свои статистические выкладки, Гоклен стоит на очень прочном основании (повторю еще раз, что более углубленные знания читатель может почерпнуть из тринадцатитомного издания лаборатории Гоклена). Его статистические методы безупречны, и я хотел бы привести один из наиболее убедительных примеров их точности. В открытиях из области «планетарного воздействия на наследственность» — дети рождаются преимущественно при том же положении планет, которое когда-то наблюдалось при рождении их родителей, — этот эффект рассматривается только при условии, что ребенок рожден естественным образом. Если же роды происходят в срок, установленный врачами, или по графику больницы, сходство исчезает. Открытия Гоклена ставят нас перед феноменом, который очень напоминает тот, что был связан с работами профессора Фрэнка А. Брауна о космическом контроле за ходом биологических часов. Он напоминает также выводы о влиянии фаз Луны на дожди или на спаривание некоторых примитивных видов животных. Гоклен и Браун выдвигают гипотезу, что их открытия могли бы объясняться влиянием неуловимых перемен, имеющих место в окружающих нас магнитных полях, на живую материю. Только время и множество других экспериментов могли бы утвердить нас в справедливости этой гипотезы. Но одно точно: Гокленам, как и Брауну, можно поставить в заслугу уже то, что они исследовали факты и привлекли наше внимание к области, о которой до сих пор наука оставалась в полном неведении. Дж. Аллен Инек, председатель Департамента астрономии, Северо-Западный университет, Эванстон, Иллинойс (США) ИСПОВЕДЬ ВМЕСТО ПРОЛОГА Как бы далеко я ни возвращался в свое детство, не только к моим первым воспоминаниям, но к моим первым сознательным опытам, оказывается, я всегда знал, что буду интересоваться астрологией. Почему? Сам не знаю. Вначале был случай: мое окружение толкнуло меня к этому очень рано. Сразу договоримся: никто в моей семье не считал себя астрологом. Гороскопы рассматривались как развлечение, не больше. В семь лет я расспрашивал своих одноклассников, когда они родились, чтобы с триумфом сообщить им, под каким знаком Зодиака это произошло. Ребячество. В десять лет я умолял своего отца объяснить мне, как вычислить Асцен- дент в астрологической карте. Это было во время «исхода» 1940 года. Моя семья, убегая от немцев, укрывалась на юге Франции в течение нескольких месяцев, лишенная всего. Однако я с упорством изучал гороскопы. Ребячество. В пятнадцать лет, сопровождаемый моим лучшим и самым верным другом, я прогуливал занятия в лицее Карла Великого, чтобы отправиться на другой берег Сены и порыться там в астрологической лавочке старого папаши Шакорнака, располагавшейся напротив собора Парижской богоматери. У нас не было денег на книги. Мы читали их стоя, не сходя с места, а если какая-то из них была не разрезана, один из нас раздвигал страницы, зажав ее между большим и указательным пальцами, а другой читал... К семнадцати годам я уже проглотил больше ста астрологических работ и сочинил свой собственный «Трактат» во время бесконечных уроков французского и латыни. Однажды мой преподаватель застукал меня за этим запрещенным занятием, и чтение моей юношеской компиляции смутило его. Пожав плечами, он вернул мне мое творение и предсказал провал на экзаменах на звание бакалавра, день которых неумолимо приближался. Я сохранил эту тетрадку в твердой серой обложке — мой первый «Трактат». И еще в нынешнем году мы с другом смеялись над его оплошностями. Одна- т по существу я собрал тогда все тайны[2] гороскопа. Ребячество, потерянное• время — кто знает? — 4 —
|