|
Думаю, никто, из работавших в Prieure в 1923 году, не сможет забыть то ощущение надежды и удивления, с которым мы ждали каждую новую работу, которую давал нам Гурджиев. Темпы были сногсшибательными. Несколько недель все работы проводились на фоне различных видов голодания. Затем начинались психологические испытания, которые проникали столь глубоко, что человеку казалось, что с него спали все покровы и он остался духовно обнаженным. С голоданием связано одно происшествие, показывающее, сколь деликатным мог быть Гурджиев, если хотел. В Prieure был известный русский юрист, Рахмилевич, в прошлом глава Санкт-Петербургской адвокатуры. Он присоединился к Гурджиеву в 1911 году и пытался устанавливать порядки по праву старшего ученика. Однажды Гурджиев, входя в гостиную, услышал слова Рахмилевича, обращенные к другому русскому: «Я лучше знаю, что имеет в виду Георгий Иванович, потому что я на пять лет дольше, чем ты, нахожусь рядом с ним». Гурджиев спокойно заметил: «Рахмил, если тебе не стыдно за себя, постыдись хотя бы за меня. Ты делаешь из меня дрянного учителя, если после стольких лет знаешь так мало». Вскоре после этого было объявлено о периоде интенсивного голодания. Рахмилевич тайно спрятал немного еды в дупле. Несколько человек это заметили, но никто не сказал ни слова. В начале голодания каждому Гурджиев давал индивидуальную программу. Оставив Рахмилевича напоследок, он сказал: «Рахмилевичу голодание ни к чему, он и так слишком много знает». Я очень сочувствовал ему, так как понимал, что ради Гурджиева Рахмилевич пожертвовал всем, но не смог пожертвовать только собой. После голодания Гурджиев перешел к ментальным упражнениям совместно с работой руками в саду. Гурджиевская доктрина «сознательного труда и намеренного страдания» зачастую понималась до смешного буквально, что часто случается с европейцами и американцами, сталкивающимися с азиатской тонкостью. Когда я приехал в Prieure, ментальные упражнения проводились в виде заучивания длинных списков тибетских слов. Дамы, в основном англичанки среднего возраста, должны были выкорчевывать корни больших деревьев, срубленных мужчинами. Задача была невыполнимой, если только не использовать лебедки или не выкапывать глубоких ямок. Дамы усаживались в небольшие ямки и начинали копать землю вокруг себя небольшими лопатами или, за недостачей инструментов, столовыми ложками, выбрасывали назад землю, как куры, копошащиеся в мусорной куче. За браслеты или наручные часы были заткнуты бумажки, в которые каждые несколько минут дамы тайком заглядывали. Похожие на тревожных наседок, дамы бормотали слова. Глядя на них, я удивлялся, чего они ищут в Фонтенбло. В их искренности я не сомневался, но куда они дели свой здравый смысл? — 98 —
|