Пока мы лиц не обрели

я сам позабочусь, чтобы нигде ничего не просвечивало.

Одна из девушек захихикала, и, кажется, именно тогда я в первый раз

поняла, что родилась уродиной.

После этого я стала бояться будущей мачехи еще пуще прежнего. Мне

казалось, что из-за моего уродства она будет обходиться со мной строже, чем

с Редивалью. Дело было не только в том, что нам сказала Батта: и от других

мне доводилось слышать страшные рассказы о мачехах. В ту ночь, когда мы

столпились под портиком дворца и пели гимн, стараясь петь, как учил нас Лис,

- ужасные вещи, которые творили мачехи с падчерицами в этих сказках,

проносились у меня в голове. Мы ничего не видели, ослепленные ярким светом

факелов, а Лис бегал перед нами, кивая нам в знак одобрения или вздымая

руки, когда мы делали что-то не так. Снаружи доносились приветственные

крики, затем принесли еще факелов, и мы увидели, что невесту поднимают с

колесницы и ведут во дворец. Она была укутана в покрывала еще плотнее, чем

мы, и я смогла понять только, что это - крохотная женщина, почти ребенок.

Страхи мои от этого стали только сильнее, ведь у нас говорится, что

маленькая змея жалит злее. Затем, не прекращая петь, мы проводили невесту на

брачное ложе и там сняли с нее покровы.

Теперь я понимаю, как она была хороша собой, но тогда я этого не

заметила. Я только поняла, что невеста испугана еще больше, чем мы сами. Ее

маленькое личико не выражало ничего, кроме ужаса. Я догадалась, что она

увидела моего отца, когда тот вышел навстречу свадебному поезду к воротам,

увидела его грубое лицо, мощное тело, услышала его громкий голос, и все ее

девичьи страхи разыгрались тут же с новой силой.

Мы сняли с невесты бесчисленные одежды, отчего она стала еще меньше,

оставили ее дрожащее бледное тело на царской постели и выскользнули из

опочивальни, чувствуя на себе взгляд ее огромных испуганных глаз. Пели мы в

тот вечер, надо сказать, ужасно.

Глава вторая

Я не могу рассказать почти ничего о второй жене моего отца, потому что