Психология Юнга и буддизм

Первостепенная забота Тантры состоит в духовном росте, своеобычность же тантрического пути заключа­ется в том, что речь тут нисколько не идет о пути аске­тическом, но скорее о дороге, позволяющей полностью пережить опыт жизни со всеми возможными в ней ра­достью, спонтанностью и созидательностью. Главное здесь — ментальная установка, то есть бескорыстная мотивация, поддерживающая всякую форму буддий­ской практики. В Тантре, как и в юнгианской модели, земное измерение и духовное измерение оказываются тесно связаны друг с другом; в действительности речь идет о двух сторонах одной и той же реальности, и эти стороны должны примириться.

В творчестве Юнга элемент сострадания, принцип Эроса, не акцентируется, как в тибетском буддизме, хотя Юнг чувствует себя глубоко озабоченным судьбой чело­вечества, особенно судьбой внутреннего человека. Как психолог и врач он знает, что мы можем излечиться, лишь отказавшись от своих эгоцентрических желаний и связав себя с более широким жизненным контек­стом. В течение этого процесса в глубинах нашей пси­хики на архетипальном уровне, где нет никакого разде­ления, мы чувствуем себя объединенными с остальным человечеством, и тогда сострадание появляется само собой, спонтанно. Однако юнгианская психология не­обходимо предлагает менее объемлющее видение, чем буддизм, который представляет собой психологиче­скую и этическую систему с религиозными основами.

Что касается меня, мне представляется очевидным, что придя с разных направлений и при помощи специфических слов и символов, тибетские буддисты и К. Г. Юнг — как и алхимики — демонстрируют нам универсальную мудрость. Было сказано, что Запад сам по себе располагает великим богатством символов, и что излишне отправляться на Восток в поисках каких-то других. Конечно, было бы досадно отказаться от бо­гатства западной символики, это была бы явная потеря. Но символы Востока, в силу своей новизны, в большей степени способны вдохновлять и стимулировать вооб­ражение. Кстати, порывы души могут питаться из очень разных источников; так ли уж действительно важно определять их происхождение? Если правда то, что конечная мудрость уникальна по своей сути, что ее можно открыть через нашу собственную буддическую природу, через Самость или через философский ка­мень, то тогда должно быть возможно найти в различ­ных эзотерических традициях, даже далеких друг от друга, ценности, понятные для западного мира. Навер­ное, некоторые западные люди предпочтут юнгианскую модель в той мере, в какой в некоторых своих аспектах она будет более уместной для их потребностей и стиля жизни. Другим, напротив, окажется ближе ти­бетская модель. Найдутся и такие, которые не увидят никакого противоречия между этими двумя моделями и почувствуют себя обогащенными теми сокровищами, что так щедро даруют обе системы.